мне на мобильный, предлагали любую помощь.
Но мне было все равно.
Какая же от них может быть помощь?
Малоимущие пенсионеры. Тем из них, кого еще держали на работе, типа крупно повезло…
Кроме вялого раздражения, эти звонки во мне ничего не вызывали.
Я и поминок-то не помню… Мне что-то такое давали, настолько сильнодействующее, что лица людей вокруг я видела только свиными и козлиными рожами.
Спасибо, что излишней патетики за столом не было, а то оскорбила бы еще кого ненароком, и, конечно, незаслуженно.
Люди-то ни в чем не виноваты…
А мне сложно было им всем объяснить, что там, между двумя старыми елями (куда сестра с профессором почему-то не только меня, они вообще туда никого не пустили!), в двух керамических урнах, они похоронили не только их, они похоронили вместе с ними и меня!
…Уже через месяц после похорон, через несколько дней после первой нашей операции, Николай Валерьевич умело и быстро овладел мною у себя в клинике, в своем просторном кабинете.
Мне не было противно, мне не было хорошо.
Мне было никак.
А потом пришла страсть.
Болезненная, исступленная, до беспамятства, до полного опустошения в голове.
Задним умом я еще тогда понимала: это как громкий и хриплый крик утопающего, рефлекторное желание выжить любой ценой!
И это желание на тот момент было у нас взаимным: у него впереди старость, у меня за плечами – слом.
Вот и столкнулись наши планеты без любви, без нежности, но с обоюдным желанием выжить в катастрофе, не отдавая другому ни частички души, но вбирая в себя все клокочущее отчаянье партнера!
Поначалу, покинув уже вторую по счету профессорскую клинику, куда меня определили после районной больницы, я жила у Ады.
Очень долгое время я просто физически не могла зайти в нашу с родителями квартиру.
Я отдала сестре ключи, и все необходимое она забирала и привозила мне оттуда сама.
Когда Ада вконец измоталась и устала быть при мне сиделкой, профессор предложил, чтобы я переехала к нему.
Со своей законной женой и детьми он к тому моменту не жил одним домом уже как минимум полгода.
На словах причина была озвучена так: «Они от меня устали».
Поначалу во всем, что не касалось секса, я была совсем пассивна.
Я почти ничего не чувствовала, даже боли, и на тот момент мой внешний мир стал состоять только из двух людей: профессора и Ады.
Они были хорошими для меня только потому, что я им зачем-то еще была нужна!
Но когда я стала немного приходить в себя, то поняла: теперь я у них навсегда, до конца моих дней, в неоплатном долгу.
Ни Ада, ни Николай Валерьевич не знали о том, что у меня есть свои деньги.
Долгое время я и сама об этом не вспоминала.
Ну, не так, чтобы очень много по нынешним временам, но той суммы, которая лежала на сберкнижке (да, вот так, по старинке!) в банке, было достаточно
