Как тебе расклад? Я с тех пор еще год провоевал.
Кузьма посмотрел на женщину и усмехнулся. Она глядела исподлобья, но вместо брезгливости теперь с удивлением.
– За тот случай, когда я бросился и голыми руками придавил врага, дали медальку. Сейчас покажу. Ох, сейчас…
Кузьма долго разыскивал медаль, не в силах вспомнить, в каком из карманов везет ее. Собачка занервничала и стала тявкать.
– Тихо ты, тихо, – успокоил ее Кузьма. Он вынул медаль и поднял так, чтобы было всем видно. Собачка и впрямь утихомирилась и с высунутым язычком глядела на происходящее.
– Золотая, как думаешь? – спросил он, ущипнув попутчика. Тот кивнул. – Вот и мне кажется, что золотая. Серов (это полкан наш, вручал мне ее) не ответил че-то на этот вопрос, просто улыбнулся. Ну да черт с ней. Если что, в тяжелую годину продам. А вот геройскую никому не продам. Хотя ладно, когда умру – пусть доча продаст, ежели уж надо. Да, Пол инка моя…
Кузьма спрятал медаль и задумался. До этого мгновения он мало размышлял над тем, что проживет совсем недолго, не выдаст дочь замуж… Кто-то, правда, сказал ему, что надо съездить в Москву и справиться про удаление пули, но он смутно в это верил. И до войны был он в столице лишь раз, а теперь вообще плохо понимал, существует ли она до сих пор. Не поделившись с попутчиками размышлениями, он сразу перешел к вопросу:
– Не слыхали, как там в Москве? Серов говорил, там сейчас времена тоже нелегкие, но я вообще не понял, что это значит. Вы не в курсе? Мне бы в больничку к ихним хирургам. Но я вот думаю, доеду ли. Вот мы едем, уже два дня, а что будет, если я в Москву двину? Это ж сколько ехать? Дня три?
Словно в подтверждение его тревоги, поезд в очередной раз остановился.
– О! Ну ты посмотри!
Кузьма поднялся, открыл окно, высунулся.
– Эй! – Он свистнул стрелочнику, суетившемуся у головного вагона. – Что теперь-то?!
– Пути делают!
– Пожалуйста. Видал? – сев, он ткнул мужчину под ребра локтем, тот скорчился от боли и собственного несчастья. – Все ж разнесли нахрен, понимаешь? Как ехать? Опять будем день стоять. Но, с другой стороны, ради удлинения жизни можно и поехать, и постоять в очередях там… А с третьей стороны, к черту Москву. Там холодно, говорят. А летом, наоборот, жара такая, что ходить невозможно. Все голые ходят, даже девки голые, говорят… Я вот нормальную голую девку не видел уж года три. Укрошки все грязные, голодные были. То ли дело лет двадцать назад: ездил туда в отпуск, целый выводок маленьких Кузь оставил по себе. Вот время было!.. Сейчас вспоминаю – как будто не со мной… – Кузьма засмеялся. – Ох, Галина бы ругалась, если б узнала. Галина – это моя жена, – доверительно пояснил он попутчице. – Только она того, – он вздохнул. – И никто не написал отчего. Что там было у них, спрашивается? Голод? Болезнь? Пуля? Бомба?.. Не отвечают!
Заметив, что спутница дрожит под его взглядом, Кузьма встал и захлопнул окно. Купе успело изрядно проветриться. За голым мертвым полем, посреди
