холодом и жарой – будут «размягчать», как в классическом кино про шпионов. Но гады, похоже, земных фильмов не смотрели. Они размягчали Андрея иначе, и это было гораздо хуже.
Как только парикмахер ушел, в каюте появилась толстуха-горничная. Она подкатила к дивану сервировочный столик и с интересом оглядела Андрея, особое внимание уделив неплотно запахнутому халату.
– Изменился, не узнать… Налетай, красавец! – женщина подняла над столиком крахмальную салфетку и, выдержав паузу, игриво уточнила: – Не на меня, на еду.
Стол и нижняя полка были плотно уставлены тарелками, вазочками и салатницами. В каждой что-то лежало – изобильно и красиво, с долькой лимона или с веткой петрушки, или с долькой и веткой одновременно. Среди этого столпотворения торчали три разных горлышка. Андрей плеснул себе вина, затем, помедлив, взял бокал побольше и наполнил его коньяком.
Два крупных глотка – вздох – лимончик, затем какая-то крошечная котлетка и, конечно, ложечка…
– Это для жюльена, – предупредила горничная.
– Чего?..
– Ложка для жюльена. Для икры вон та, – женщина протянула палец, но Андрей отогнал ее, как муху.
– Где стюард? – спросил он.
– Не хами. Кормят – кушай.
Он зачерпнул икры – другой, правильной ложкой – и сделал еще глоток. Мир застонал и ожил. Осетр с брусничными глазами улыбался Андрею как брату.
– Свободна, – сказал он горничной, склоняясь к устрицам. – Стоять!
– Ну? – женщина открыла дверь и обернулась.
– Это что?!
Внизу, на самом краю, Андрей обнаружил пластмассовую миску с застывшей серой кашей.
– Это здесь зачем?! – рявкнул он.
– Велено передать. Для ассортимента, наверно. А чего ты всполошился-то? Тебе еды мало? Выбирай что хочешь, кто тебя неволит?
– Всё, иди. Ублюдки…
Он продолжал поглощать – быстро, без разбора, выгребая всё отовсюду, то и дело прикладываясь к коньяку, – но ни на секунду не забывая про тюремную пайку, предложенную «для ассортимента». Андрей уже не сомневался: его действительно размягчали, вернее, ломали о колено, но как этому противиться, он не знал. Пять лет он не видел ничего, кроме старой газеты, нечистой миски и девяти квадратных метров бетонной свободы. У него кружилась голова, и это было не опьянение – это было безумие спасенного утопленника. Как прекратить дышать, если в воздухе – жизнь?
Андрей напился вдрызг, иначе и быть не могло. Отвалившись от стола, он неверной походкой направился к кровати, но, не дойдя, вернулся. В бутылке еще был коньяк, и пропасть ему Андрей позволить не мог – следующие двадцать или тридцать, или пятьдесят лет он себе этого не простил бы.
Спустя еще полчаса он всё-таки очутился в постели – без халата, с обглоданным раком в кулаке. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем его потревожили.
– Опять ты, слониха?
Смутный силуэт распался на две части и окружил кровать.
