нравы, где ни одного собрания не проходит без Коробочки, где ни одни выборы не обходятся без Хлестакова, Ноздрева, Держиморды – и это еще не самое худшее, что гложет партию – смешно думать, что эти самые люди могут возрождать интернационал и вести пролетариат к политической диктатуре».
Кто такая «Коробочка» было понятно всем. Кто « Хлестаков» – тоже. С Ноздревым и Держимордой были, как говорится, возможны варианты. Он, Сосо, даже специально перечитал «Мертвые души» Гоголя, чтобы уточнить метафоры и использовать в полемической борьбе. И, конечно, этого литератора Менжинского запомнил, а спустя много лет назначил заместителем Дзержинского, чтобы потом Менжинский возглавил ВЧК.
За контроль над ВЧК тогда очень боролась оппозиция – Троцкий, Бухарин, Рыков, Ягода, которые, не откладывая дела в долгий ящик, сразу начали сживать Менжинского со свету.
По приказу Ягоды в кабинете Менжинского жидкой ртутью опрыскали мебель, диван, шторы, занавески. А на даче краской с жидкой ртутью покрасили комнаты.
А потом сразу взялись за буревестника революции Горького, который начинал сильно мешать Троцкому: «Горький все больше завоевывает интеллигенции в СССР и на Западе, которая покидает меня, – жаловался Троцкий. – Прежде всего, надо умертвить Максима Пешкова. После гибели любимого сына Горький превратится в дряхлого, безобидного старца и выйдет из политической и общественной игры».
На допросе Ягода признал, что приказал врачам Левину и Плетневу лечебными препаратами умерщвлять Горького и его сына Максима. А когда избавился от Максима, начал сожительствовать с его женой Натальей Пешковой.
Эти же врачи тогда «лечили» и Дзержинского с Менжинским, якобы от бронхиальной астмы, а это могла быть просто ртуть (с тех пор он, Сталин, к врачам обращаться не будет).
Вот так работала оппозиция за его спиной, пока он занимался выживанием страны, думал о тысячах вещей, чтобы заработал механизм жизни, пока еще новой и не во всем понятной, но жизни. А все они думали о смерти, они верили в смерть, которая им когда-то помогла захватить власть. Они питались смертью, и их зловонное дыхание уже приблизилось вплотную.
И вестником этой смерти оказался баловень судьбы Ленин, со своей карманной революцией, взлелеянной в лучших уголках Европы (на партийные, между прочим, деньги, которые ему с риском для жизни добывал он, Coco).
И после стольких усилий и жертв этот Ленин был готов бросить все, и бежать к своим лавочникам в Европу, где, как писал в своей статье Менжинский, «опять займемся нелегальной работой по маленькой…».
И то, что кому-то казалось верой и тонким расчетом гения – всего лишь спокойная готовность к бегству.
Может, потому и спокойная, что только несколько посвященных могли знать, какую затеяли игру?
Так что для него, Coco, это была не просто карта, а улика – бесценное
