сказал Поль.
Эти размышления показались мне несколько затянувшимися, а исчезновение муравьев заинтриговало: я распластался на земле и только тогда понял, какая произошла трагедия.
Муравьи расширили естественное отверстие под трехгранным хвостом задумавшегося тигра: одна вереница входила туда, совсем как в двери большого магазина накануне Рождества, другая выходила оттуда. Каждый уносил добычу, а аккуратные «домохозяйки» методично перетаскивали внутренности богомола.
Несчастный тигр, все такой же неподвижный и сосредоточенный, занятый своего рода самоанализом, наблюдал за тем, что происходило у него внутри, и, лишенный мимики и голоса, не имел возможности выразить свои муки и отчаяние, а посему его агония была отнюдь не эффектной. Мы поняли, что он мертв, только тогда, когда муравьи отпустили его лапки и принялись разделывать тонкую оболочку, в которой когда-то помещались его внутренности. Они отпилили шею, нарезали на тонкие ровные ломтики его грудь, очистили от кожицы его лапки и очень тщательно вылущили страшные клещи, как делает повар, готовящий омаров. Все это было унесено под землю и размещено где-то в глубине кладовых теперь уже в совершенно другом порядке.
На камешках не осталось ничего, кроме красивых зеленых надкрыльев, которые некогда торжественно проносились над травяными джунглями, приводя в ужас добычу или неприятеля. Презираемые «домохозяйками», они как бы скорбно признавались в своей несъедобности.
Так закончились наши «исследования» нравов богомола и «аккуратности» трудолюбивых муравьев.
– Бедняга! – вздохнул Поль. – Здорово его прочистило!
– Так ему и надо! – ответил я. – Он живьем проглатывает кузнечиков, и цикад, и даже мотыльков. Сказал же тебе папа: это самый настоящий тигр. А мне на понос тигров вообще наплевать!
Энтомологические исследования нам уже порядком поднадоели, когда мы вдруг открыли свое истинное призвание.
В послеобеденный час, когда африканское солнце огненным дождем поливает умирающую траву, нас принуждали целый час «отдыхать» под тенью смоковницы на складных креслах, так называемых «шезлонгах», которые трудно разложить, не прищемив пребольно пальцы, и которые имеют обыкновение неожиданно складываться под лежащим на них человеком.
Этот отдых был для нас настоящей пыткой, и отец, великий педагог, то есть мастер золотить пилюли, сумел нас примирить с ним, дав нам несколько книг Фенимора Купера и Гюстава Эмара.
Маленький Поль, широко раскрыв глаза и чуть приоткрыв рот, слушал, как я вслух читаю «Последнего из могикан». Для нас это было откровение, впоследствии подкрепленное открытием «Следопыта». Мы стали индейцами, сынами девственного леса, охотниками на зубров, истребителями медведей-гризли, душителями удавов, теми, кто снимает скальпы с бледнолицых.
Мать согласилась пришить, не ведая, для каких именно целей, старую скатерть к дырявому
