опыт или еще что-нибудь такое… Но это так! И это что-то мы упускаем. Пока не видим. А оно лежит на поверхности и издевательски смеется нам в лицо.
– И что именно мы упускаем? – слегка подпустив иронии в свой вопрос, произнес лейтенант юстиции Колесов.
Сергей Иванович промолчал. Да и чего он мог ответить помощнику следователя, если и сам не знал ответа.
Так нередко случается, когда забываешь какое-нибудь слово. Оно вот, рядом: точит мозг, вертится на языке, но назвать ты его не можешь. Напрягаешь память и силишься вспомнить не единожды на дню употребляемое слово, но все без толку, хоть ты тресни! Это злит, нервирует, и чем сильнее попытка, тем тщетнее вырвать его из вороха воспоминаний. В этом случае лучше даже не пытаться этого делать, следует смириться и немного переждать. И оно обязательно всплывет из памяти долгожданным подарком.
– Надо найти убийство с единицей на лбу трупа, – изрек наконец Сергей Иванович.
– Уже искал, – ответил Колесов.
– Ты искал преступление, схожее по почерку с убийством на Пушкинской набережной. А надо просто найти труп с цифрой один на лбу. Независимо от того, как он образовался: в результате удара молотком, топором, обрезком трубы или кирпичом; удушения, утопления, наезда автомобилем, выпадения из окна, отравления…
– Да понял я, понял, – оборвал тираду своего начальника помощник следователя.
– Ну, а раз понял – действуй.
– Что, прямо сейчас? Ночь же скоро, – выказал некоторое возмущение лейтенант юстиции Колесов.
– Найдешь сегодня, назавтра получишь отгул, – заверил его Сергей Иванович.
Колесов сел за компьютер, а Шамов продолжал размышлять. Когда стрелки часов показывали половину двенадцатого, Колесов устало откинулся на спинку кресла, победно посмотрел на Шамова и громко произнес:
– Есть отгул!
Глава 4. Преступниками не рождаются?
Он долго не хотел появляться на свет. Измучил женщину, хотевшую дать ему жизнь. Извел врача и акушерку. Головка, показавшаяся наконец, застряла посередине, и он едва не задохнулся. Его выдавили в эту жизнь, холодную и враждебную, из тепла, сытости и уюта, не спрашивая его желания. И он окунулся в ужас, замерев и съежившись.
– А почему он молчит? – с тревогой спросила женщина.
– Сейчас заплачет, – успокоила ее врач и хлопнула его по попке.
Но он упрямо молчал.
Врач хлопнула еще. Сильно и больно. Тогда он закричал. В этом крике было столько ужаса и отчаяния, что врач невольно поежилась. И передала ребенка медсестре…
Несколько месяцев он только и делал, что ел и спал.
Он молчал, когда его одевали в тесную одежду. Молчал, даже когда надевали ненавистную шапочку с завязками.
– Какой спокойный ребенок, – сказала как-то подруга его мамы. Но она, вместо того чтобы порадоваться его спокойствию, только молча кивнула, с трудом
