адрес первого на каком-то своём наречии.
Лейтенант молчал. Ничего нового он не услышал, за исключением, быть может, некоторых деталей. Разведка федералов работала профессионально. Слушая этого типа, наблюдая за его экзальтированной жестикуляцией, он испытывал к нему смутную неприязнь, какую-то неосознанную брезгливость.
– Предатель! – выкрикнул второй пленный, на этот раз по-русски. – Шкуру свою спасаешь, да?
Первый вздрогнул и осёкся на полуслове. Даже густая чёрная борода и естественная кавказская смуглость не смогли скрыть проступившую на лице бледность.
– Лейтенант, ничего общего с этим типом я иметь не хочу! – запальчиво, хотя и с изрядной долей испуга, крикнул он. – С этим убийцей!
– Врёшь, собака! Я солдат, а не убийца! Убийцы – они! – он обжёг лейтенанта гневным взглядом. – Это они пришли на нашу землю, они топчут её своими сапогами, давят гусеницами танков, стреляют в наших братьев и сестёр! Да, это вы, вы вторглись на землю свободной Ичкерии, вы пытаетесь установить здесь свои московские порядки! А мы не желаем! Не хотим жить под пятой Москвы, в рабстве и постоянном страхе, под дулами ваших автоматов! И пока в моих жилах остаётся хоть капля крови, пока рука ещё способна держать оружие, я буду истреблять вас – вас, убийцы!
Первый пленный от испуга выпучил глаза.
– Молчи, дурак! – шипел он. – Ты и себя, и меня под пулю подведёшь. А я жить хочу! Молчи, говорю!..
– Жить хочешь, пёс?! А я, думаешь, не хочу? Или те, кто во имя свободы сложил свои головы, не хотели? Только разница между нами та, что я хочу жить честно, и если нужно отдать жизнь ради моего несчастного народа, я отдам её не задумываясь. Можешь расстрелять меня, лейтенант! Я знал, на что иду, когда впервые взял в руки оружие.
С каждым словом этого гордого кавказца лейтенант проникался к нему всё большим и большим интересом. Во всём его облике сквозило истинное благородство, какая-то дикая, взрывоопасная, клокочущая непосредственность, неподдельная искренность – и ненависть. Ненависть, превратившаяся в неуправляемую, иррациональную стихию, в смысл его жизни, его смерти, его борьбы. Такой человек не мог не внушать уважение.
Да, сложись судьба иначе, не будь этой дурацкой братоубийственной войны, лейтенант считал бы за честь иметь этого чеченца своим другом. Кто знает, может быть при иных обстоятельствах их пути пересеклись бы совершенно в другом месте, на другой, мирной почве, не по разные, а по одну сторону баррикады? Ему импонировала верность кавказца своим принципам, свободолюбие, нетерпимость к подлости, непоколебимая вера в раз и навсегда избранные идеалы, отчаянная смелость, готовность к жертве ради святого дела.
И как бледно, мелко, мелочно выглядел на его фоне другой чеченец, добровольно сдавшийся в плен и сдавший врагу своего товарища по оружию! «Свой»… да, именно так отрекомендовал себя этот тип. Да пусть он хоть трижды «свой», он всё равно остаётся предателем! В глазах простого обывателя измена всегда была и всегда останется самым презренным, самым низким преступлением, и никакой закон, никакие директивы «сверху» не способны
