к в шерстяной мысок,
А по губкам зарезвился наглый ветерок.
Ветер, вроде, не мужчина – но такой чудак!
Путать юбки с парусами – в этом он мастак.
Дуть и гладить снизу звезды, скрытые от глаз,
Что и вышло в жаркий полдень, в этот самый час.
Ветру – можно. Осторожно. Ветра – не унять.
А что он совсем без пола – это как сказать!
Веют пальцы голубые – долго ль до греха?
"Здравствуй, тетенька-улитка, дай нам молочка!"
А улитка-то и рада, губки до ушей:
"Заходите, угощайтесь" – , просит малышей.
Ей бы гостя посолидней – есть куда принять!
А все дразнят недотрогой – сами, вашу мать!
Вслед за ветренною лаской телу стало так:
Заалели густо щеки, словно алый мак,
Зубки жадно прикусили нижнюю губу,
Руки встретились с грудями, те же – ни гу-гу.
"Ах, вы так?" – решили руки и давай их мять,
Теребить соски тугие и слегка щипать;
Тут и мертвый даже встанет от нужды большой…
Вообщем, глупая улитка растеклась слюной.
Дева гневно покраснела, повела плечом:
"Если даже так и было – ты-то тут причем?
И откуда так подробно выведал, свинья?"
Я ответил, улыбаясь: "Ветер – это я.
Ветер точит то, что хочет, нет ему преград,
Ветер сам всегда решает – с кем ему играть.
Не поймать его надолго, в сеть не затащить,
Он тебе раздует юбку – и ищи-свищи!
Донесет тебя до неба, а потом – привет…
Но зато нежнее ветра – не было и нет."
Ночь
Ночь уронила голову на стол,
(Под ворохом волос – белее мела)
И платье – серебристый звёздный шёлк –
Стекало вниз с расслабленного тела.
Но похотью был месяц воспалён,
Рожок кровавый в тёмное вонзая.
А ночь спала и видела свой сон,
Как–будто солнце грудь её ласкает.
Когда ж изверг воришка семена,
Не пропахав собой безбрежной нивы,
То млечный путь ненужного зерна
Лёг на неё дорожкой некрасивой.
А ночи, впрочем, было всё – равно:
Желанный сон продлился до рассвета;
Живой, как ртуть, пьянящий – как вино –
И сладострастный, как мечта поэта.
Гроза
Над усадьбой гроза – как разбуженный зверь,
Гувернантка Мариша не спит;
А снаружи в закрытую девичью дверь
Перепуганный мальчик стучит:
Отвори, я замерз, я от страха дрожу,
Я гремучих раскатов боюсь!
Я – пока не пройдет – у тебя полежу,
А потом потихоньку вернусь.
И Мариша, сорочку одернув слегка,
Позабывши накинуть халат,
Пожалела, впустила к себе паренька:
Кто же в страхе своем виноват?
Ах, теперь и она от озноба дрожит:
Его руки нащупали путь,
И уже на грудях гувернантки лежит
Неокрепшая юная грудь…
Губы вплавлены в губы. Сплелись языки,
Под живот упирается член;
И разводят две странно-умелых руки
Боязливые чаши колен.
Тихий сдавленный вскрик, жаркий шепот: " Пусти…",
Повлажневший потерянный взгляд;
И пытаются сжать, не вмещая в горсти,
Две руки его – девичий зад.
Липкий бархат обьял протонувший смычок
(Небольшой – в этом
