древней части Иерусалима есть средневековая церковь, построенная на месте базилики, возведенной императором Константином и его матерью над предполагаемым местом смерти, погребения и воскресения Христа.[3] Здесь, в церкви, которую западные христиане называют храмом Святой Гробницы (православные дали ей совсем другое имя – Анастасис, «Воскресения Христова»), ежедневно можно наблюдать последствия Константинова решения – в самом неприглядном их виде. Здесь совершают службы приверженцы соперничающих ветвей когда-то единой имперской церкви. Однажды ранним декабрьским утром мне предстало здесь поучительное зрелище: над пустой гробницей Спасителя, по обе стороны уродливого, полуразрушенного святилища XIX века, одновременно, заглушая друг друга, молились халкидонские и нехалкидонские христиане. Две древние литургии соперничали друг с другом: безмятежность органной латинской Мессы боролась с воодушевленным пением коптов-миафизитов. Особенно позабавил меня момент, когда коптский священник развернулся в сторону еретиков-латинян и яростно махнул на них кадилом, словно надеясь отогнать их ароматом благовоний. Подобные крайности объясняются тем, что религиозность способна разбудить в человеке самые глубокие страсти в самом крайнем их выражении. Рассказывая о христианстве, нельзя обойтись сухим перечнем богословских идей и исторических изменений.
Центральный текст христианства – Библия: книга-библиотека, сложная и таинственная, словно библиотека-лабиринт в «Имени Розы» Умберто Эко. Она состоит из двух частей: ТаНаХа (еврейского Писания), сохраненного христианами под названием «Ветхий Завет», и «Нового Завета» – более поздней серии книг, посвященных жизни, смерти и воскресению Иисуса Христа, а также событиям, происходившим после этого. Описания встреч людей с Богом, которые дает нам эта книга, далеко неоднозначны. Бога знает один лишь Бог – так рек однажды Он сам Моисею из горящего куста. Иудейская и христианская традиции говорят нам, что Бог вступает в личные отношения с каждым человеком, и в то же время – что Он превыше любых названий, описаний и определений. Такой парадокс ведет к неотступному стремлению описать неописуемое – что и пытается сделать Библия. В ней нет ответов на все вопросы: многие забывают, что подобное притязание встречается в Библии лишь однажды – в одном из последних писаний, включенных в библейский канон, известном как Второе послание к Тимофею апостола Павла.[4] В Библии говорят множество голосов: слышны среди них и крики гнева против Бога. В Библии есть истории, представляющие собой чистый художественный вымысел – литературные повествования, скрывающие в себе глубокий смысл, как книги Ионы или Иова. Библия полна критики в адрес церковной традиции: писания, известные нам под названием пророчеств, в значительной мере посвящены обличениям священнослужителей и их учений. В этом – предостережение для всех, кто стремится «учить людей жить», опираясь на библейский
На этот вопрос проливают достаточно света два недавних исследования: M.Biddle,
2 Тим 3:16.
