ладоней. У одного из входов, что был завешен плотной тканью, в воздухе плавал светящийся красноватый шар. Дэсс отродясь таких красноватых не видел; в легендах говорилось, что шары краснеют к большому горю. Он приподнял тяжелую ткань и заглянул в комнату.
У самого пола тлели два отяжелевших темно-красных шара. Сона лежала на постели, укрытая пуховой периной. Поверх нее виднелись тонкие руки, хрупкие плечи и запрокинутое к каменному своду лицо. От закрытых глаз тянулись вниз полоски мокрой шерсти – Сона плакала. Рядом стоял кувшин с водой, словно для того, чтобы Сона могла пить и плакать, плакать и снова пить.
Легче ночного ветерка, княжич скользнул внутрь и опустился на плетеный коврик у постели.
– Сона, – он положил ладонь на руку любимой, с испугом ощутил, какой горячей стала ее шерсть. – Я пришел. Прости меня.
Она открыла глаза. Из них выкатились новые слезинки. Сона повернула голову и глянула на Дэсса, словно не узнавая.
– Прости, – повторил он, хотя СерИвы никогда не просят дважды.
Она дернулась, желая высвободить руку из-под его ладони. Дэсс не позволил, крепче сжал ее тонкие пальцы.
– Сона, я был дураком и всему поверил. Но я хочу привести тебя в замок женой…
– Уходи, – прошептала она. – Дэсс! Любимый мой… Уходи скорей!
– Отчего ты меня гонишь?
– Посмотри…
Он не мог понять, на что смотреть. Сона тыкала подбородком себе в плечо, однако в красноватом свете придавленных горем, меркнущих шаров Дэсс ничего не мог разглядеть. Шерсть и шерсть – любимая, Сонина. Быть может, слегка потускневшая, но и только.
– Видишь? – слабым голосом спрашивала Сона. – Ты видишь?
– Нет, – признался он честно. – Подумаешь, хворь завелась! Я отнесу тебя в замок. Наш лекарь посмотрит и вылечит.
– Дэсс… – из помутневших глаз катились слезы. – Не трогай меня… заразишься… Это лун… лунная лихорадка!
Княжич не отшатнулся. Одному Ханимуну ведомо, чего ему стоило не отпрыгнуть и не кинуться вон. Он наконец разглядел-таки беловатые волоски на плече у любимой. И несколько светлых волосков над глазами, а левое ухо было ими покрыто сплошь. Да: это лунная лихорадка, от которой спасения нет. Вскоре Сона побелеет вся, потом шерсть осыплется, и Сона умрет.
– Ханимун меня покарал, – прошептала она. – Уходи, я прошу. Дэсс, я любила тебя… как любят только бездетные… тебя и наших не рожденных детей… Уходи! Твоя мать… она хочет тебе добра. Ты найдешь другую женщину… пусть у нее будет серая шерсть… в память обо мне. Да уходи же наконец! Заболеешь! Счастье ты мое… быстрый горный ветер… звон серебряных звезд…
– Уходи, – услышал Дэсс голос за спиной. – Не мучай ее.
Он оглянулся. У входа стояла мать Соны – усталая, сильно постаревшая.
– Иди домой, – повторила она. – И прости нас с
