повезем-то? – озадачился Андрей Тимофеевич. – Вдруг за борт нырнет?
– Державнейший не помилует… – покачал головой Истома.
…Митроха ждал на истратовском дворе дядьку Ивана Никитича, трапезовавшего в доме с Ушатыми и государевым послом Головиным. Истомясь бездельем, он подсел на завалинку к дворскому послужильцу. Тот оказался колмогорским жильцом, хаживавшим прежде в море.
– А где оно, море-то? Все только о нем говорят.
– Море-то? Дак отсюль не видать. По Двине ешшо семьдесят верст проплыви – вот те и море.
Митроха вздохнул.
– Воли-то сколько тут. Простору.
– На Москве небось такого нету?
– Нету.
– Оставайся.
– Пращур мой тут остался. В землю лег.
– Ну?! – удивился двинянин.
– Вот те ну! Где такое место – Варзуга-река?
– То на Терском берегу. Как из морскова Гирла в окиян плыть, по левую руку тот берег.
– Живут там монахи?
– Был ихной погост в стары годы, от Николы Корельского цернецы, цто у Двинской губы. Сейцяс только село, монасей нету. А на цто тебе?
– Там он лежит. Погиб от мурман-находников. Чернецы, которых не зарезали, его погребли.
– Быват, – покивал служилец, перекрестясь.
– А мурманы – они кто? – наседал Митроха. – Где живут?
– Мурманы-то… дак немчи и есть. Кто ж ешшо. А мурманами зовуцца от моря Мурманска, моря-окияна, которо лопску землю с северу моет. За тем морем далеко живут, на норвецком берегу. Оттуда и приходят на своих бусах-корабелках. В досельны-то годы, в старину бывалу, новгородчи с корелой ходили туда дань с тамошней лопи брать. Племя тако дикуще – лопяне. А и мурманы с нашей лопи дань берут.
– Как же – и нам и им лопское племя дань дает? – удивился отрок.
– Дает. Им-от, лопи дикой, все равно, кому давать. А даньщики ихные с нашими, быват, вздорили, быват, и бились. Порато бились. Ну, крепко, весьма, – объяснил двинянин незнакомое Митрохе здешнее словцо.
Мальчишка задумался, затвердел скулами. Наконец сказал:
– Мурманы, свеи, каяны. Всё едино немцы. Возьму и я с них свою дань.
От крыльца дома с высоким всходом донесся шум голосов, крики. Несколько послужильцев, среди которых были и посольские, и воеводские, ругались с оборванным и косматым простолюдином в войлочной поморской шапке. Мужик был плечист и здоров, как конь, в левой руке держал на весу толстый длинный сук. Всем видом говорил, что готов пустить свою дубину немедля в дело.
– Пшел, дурень сиволапый, куда лезешь мохнатым рылом.
– У князь-государя воинских людей хватает, чтоб еще безрукие в службу просились.
Митроха пригляделся – одной руки у мужика впрямь не было. Он ушел с завалинки, чтобы послушать перебранку.
– А я и одной рукой вас, робятушки, всех
