лесу, там Жаровля! – Пленник взял прутик. Рисуя кривули, он неторопливо выговаривал: – Жаровля кончается, Баранча идет, ходи по ней вниз – Тагил. Там иди, куда хочесь. Вся вода идет в Сибирь.
Вогулич задумался, лицо стало грустным. Ермак положил ему на плечо руку:
– О чем задумался? Как звать-то тебя?
– Мой звать Хантазей, много видел, – ответил охотник. – Но одно горе кругом. Тут князец Кихек берет нашу рыбу, наш зверь. Там хан Кучум. Мы давай князьцу и хану. Ой, худо жить! Не ходи туда, батырь, худа будет. Беги от хана!
– Можешь с нами идти? – спросил атаман, глядя в упор на вогулича.
– Боюсь хана. Ой, боюсь его, – заволновался вогулич. – Хан будет отсекать мою голову… наденет на кол! Боюсь!..
– А меня боишься?
Охотник повеселел:
– Зачем тебя бояться? Ты сильный, смелый. Не бьешь… Ходить с тобой буду…
Скалистые шиханы озарились пламенем зари. Казаки подняли паруса и поплыли к Чусовой. На ертаульном струге, опустив ноги в воду, сидел Хантазей и пел, подставив коричневое морщинистое лицо солнцу:
Батырь меня звал.
Я смелый посёл с ним.
Мы идем далеко
Пересагнем горы…
Выплыли в Чусовую. Ермак стоял в струге – крепкий, массивный, из железа кованный – и зорко оглядывал берега. Много шумных ручьев и речек сбегало в Чусовую, неся опавший желтый лист и муть осенних вод. Но в полдень среди этих рек блеснула одна – прозрачная и лучистая.
– Серебрянка! Тэ-тэ, Серебрянка! – ухватясь за руку Ермака, обрадованно закричал вогул. – Туда ходить надо, там добрый дорога!
Струги свернули в реку, светлую и чистую, подлинно серебристую. Текла она в каменистом русле; над ней громоздились скалы, а на них шумели, роптали густые кедровники. Река круга и резва, вода студена, как огнем обжигает. Тяжела тут путь-дорожка! Крепкие мозоли наслоились на ладонях гребцов.
Ермак прищурил глаза на приунывшего Брязгу.
«Что, милок, не на гульбу вышли! Не девок кохать-миловать! – с усмешкой подумал он. – Ничего, обвыкай! Впереди еще много, ох, много трудов и тягот!..»
Извилистые гряды гор преграждали ущелье, и река узкой змейкой виляла между ними. На легком ертаульном стружке Ермак далеко опередил ватагу. С каждым плесом мелела Серебрянка, и уходили надежды выбраться к ледоставу в Тагил-реку. Неожиданно справа выдался крутой мыс, нагроможденный из скалистых глыб. Как зубы диковинного чудовища, из воды торчали острые камни. Они шли грядой по дну реки, и вокруг них все кипело и пенилось. Атаман помрачнел, но затеи не бросил. И чем больше на пути громоздилось преград, тем упрямее становилось его лицо.
Отошли последние осенние золотые денечки – бабье лето. Потускнело небо, беспрестанно моросил дождь, по скалам и тайге серой овчиной ворочался туман, пронизывая до костей холодом. За день одежда становилась сырой, тяжелой и долго не просыхала даже у костра. В струги коварно просачивалась вода, и от нее стыли ноги.
Ермак не сдавался. Два дня плыли казаки
