каким-то безвкусным. Я проглотила последний кусок, не жуя, рискуя переохладить свои чувствительные связки. Мне нужно было срочно придумать, как себя отвлечь. Это же невыносимо – постоянно думать о полной неизвестности.
Интернет! Где ещё можно зависнуть на несколько часов, полностью отключив голову? Телефона у меня по-прежнему не было. В первом же бутике я спросила, есть ли поблизости интернет-кафе. Меня отправили в гостиницу неподалёку. В холле была «парковка» мониторов с клавиатурой и подключённым wi-fi. Я с наслаждением опустилась в кресло, надела наушники и ушла в сеть. В телефоне остался и адрес квартиры в Париже, поэтому я не могла сейчас открыть панораму с улицей, на которой начнётся моя новая жизнь. Что я буду готовить себе на ужин? Моё самостоятельное меню от силы включало десяток блюд, которые я подсмотрела у мамы и иногда брала на себя роль хозяйки. Впереди целый квест. Я открыла маленький блокнот, который всегда носила в сумке, и набросала список дел, с которыми мне нужно будет разобраться, чтобы сделать жизнь более-менее комфортной, а уж потом обивать пороги учебных заведений самого романтичного города мира.
В голове зазвучал аккордеон – стереотип, который на самом деле был правдив. Это был голос Парижа, по крайней мере, для меня. Мама любила «Либертанго» Пьяццоллы, а я всегда отдавала предпочтение «Обливион» с его щемящей мелодией, зовущей куда-то в бездну. Я твердо верила, что эта мелодия – голос какой-то неведомой судьбы, которая мне неподвластна. Я нашла запись в сети, закрыла глаза, и мне показалось, что я снова сижу рядом с Мишелем в потрясающем концертном зале, где мы слушали концерт аккордеона с симфоническим оркестром и у меня дрожала душа, резонируя с этим странным голосом инструмента, так не похожего на обволакивающие и поющие скрипки, благородные виолончели… Ему словно было всё равно. Он звучал так резко, так открыто, не скрывая ничего из того, что хотел сказать мне, а я была совершенно обезоружена этим откровением. Я не понимала, что со мной творится, и так боялась, что это закончится.
Я вышла из гостиницы в восемь. Меня осенило, что я так и не обедала. Правильно мне запрещали интернет. Я забыла обо всём на свете. Заскочив в пиццерию на углу, я подумала, что можно было бы уже ехать на вокзал, но я всё ещё медлила с решением. На улице стало прохладно, было уже темно, что едва ли было заметно на щедро освещённой Красной. Ещё полчаса я кружила по неровной брусчатке, осознавая, что мне становится безразлично, где я и зачем. Все чувства я оставила в интернете, прокрутив «Обливион» не один десяток раз. Я шла, глядя в некий портал сквозь то, что меня окружало. На очередном круге я свернула к метро, держа в руке номерок от камеры хранения, словно уже заходила в здание вокзала.
Телефон и документы были на месте. Я сняла блокировку в надежде увидеть пару сотен уведомлений о пропущенных звонках от мамы или Мишеля. Ничего. За весь день? Как странно. Мама всегда просила меня отзвониться, когда я садилась в автобус или поезд. Я не говорила, что поезд вечером. Может быть, она решила, что
