несколько страниц, я поняла, что книга меня уже не отпустит. Она была похожа на детектив. Я проглатывала страницу за страницей, но по-прежнему не понимала, что заслуживало столько внимания со стороны мамы.
Прошёл час. Потом ещё один. Я продолжала читать, не замечая ничего вокруг. Мои соседки даже пытались что-то спросить, но я только отрицательно мотнула головой в ответ, даже не осознав содержания вопроса. Больше меня не беспокоили.
Перед моими глазами возникал образ Лолиты, которую я начинала ненавидеть всей душой. Так вот кому я была обязана страхами моей мамы, да, наверное, и Мишеля. Они оба, не сговариваясь, боялись увидеть во мне, не побоюсь этого слова, «больную» девочку, которая была развращена непонятно кем и чем. Смешно. Во-первых, для нимфетки и двенадцатилетней Лолиты я была уже «старушкой». А вот Мишель вполне сошёл бы за Гумберта, но, похоже, творчество Набокова интересовало его только в литературном плане.
Во мне поднималась злость, как в тот день, когда мама объявила о моём отъезде во Францию. Мне захотелось сделать странную вещь. Мне захотелось вернуться, прямо сейчас, и соблазнить Мишеля, чтобы все их глупые страхи свершились, раз они так хотели руководствоваться ими, выбирая моё будущее. И тогда так ли уж страшно было бы это на самом деле? Разве я бы перестала быть дочерью влюблённой во французский язык Натали? Разве мама смогла бы уйти от Мишеля, который был всем её миром? Разве Мишель пошёл бы стрелять в себя, как Гумберт пристрелил Куильти? Одна ночь с Мишелем могла лишь сделать меня «женщиной», не более. И никто, кроме нас с Мишелем, не узнал бы об этом, потому что на самом деле никому из нашего мира на троих не нужны были перемены.
В девять вечера поезд остановился в Берлине. До Парижа оставалась всего одна ночь. Снова всего одна ночь.
Я сидела на полке купе без движения. «Лолита» лежала рядом со мной. Я слушала себя и не могла понять, что со мной происходит. Мне хотелось поговорить с Ло. Хотелось поделиться с ней своей дурацкой историей любви, словно только она могла понять меня. Она, испорченная, глупая, не нашедшая мужчины, который был бы для неё тем, кем был Мишель для моей мамы. Я чувствовала, что глотаю слёзы, которых я не увидела на страницах Набокова. Лолита ревела, закатывала истерики, но она ни разу не плакала теми слезами, которые спасают и очищают душу. Я вдруг услышала голос мамы, снова произносящей: «Лилия, оставь», когда я держала в руках «Лолиту». В этом голосе был не страх, в нём было отвращение и непонимание, которое было направлено на текст, а не на меня. И то, что я прикоснулась к «Лолите», словно могло испачкать меня.
Нет, я не Лолита. Мама, ты веришь? А ты, Мишель? А я? Лолита не была частью любовного треугольника, а я вылетела из своего, словно бильярдный шар, и жизнь несла меня в город, который открыл миру эту странную книгу.
VII
Я проснулась от лёгкого покачивания. Проводница с улыбкой будила
