С кем не бывает? Не обязательно же считать его при этом ромейским поглядом? Пусть даже и имеет он зуб на князя. Между нами-то говоря, кто ж не имеет?
Тверд искоса взглянул на недвижимые статуи дружинников. По этим изваяниям никак нельзя было сказать, что они к самодержцу имеют хоть половину претензии.
– Но почти сразу после того, как этот десятник явился, он вдруг решил посверкать голым задом на крыше одного купеческого терема. Предположим, что это дом некоего купчины, взявшегося поставлять нам некие сплавы для оружия из каганата заместо той ромейской дряни, от которой мы решили отказаться. Будь он и взаправду лазутчиком, наверное, действовал бы поумнее, поосторожнее и понезаметнее. Но если не лазутчик, хрена тогда вообще туда поперся? Не успел я как следует обдумать эту мысль – уж извини, и других дел у меня хватает – как с утра новая весть: наш неспокойный ромейский гость вдруг решил навестить моего ближника и своего старого знакомца.
Тверд, конечно, оценил «ромейского гостя». То, что своим его здесь давненько не считали, откровением, конечно, не стало, но чтобы до такой степени…
– Молчишь? А я тебе объясню, – Светлый вплотную подошел к Тверду, и тот мигом ощутил, как подались вперед стоявшие за его спиной дружинники и как невольно напряглись те, кто стоял у стен. – Из тебя такой же лазутчик, как из собачьего хвоста труба. Может, ромеи и проклятое семя, но уж точно не настолько дурное, чтобы засылать к нам таких позорных кур. Что, десятник, мести захотелось? Обида детская до сих пор свербит? Волчьих нравов за морем набрался, а умишком так и не разжился? Уплыл твой струг. Нет его больше. И бабы твоей нет. Зато есть мужняя жена киевского боярина, и позорить его честь я, рви тебя надвое, не позволю!
– Чай, ближник – не ребенок малый, – едва буря княжьего гнева слегка улеглась, не преминул вставить Тверд. Хотя в его случае разрывание надвое вполне могло оказаться реальной перспективой, а вовсе не крепким княжеским словцом. – Если боярин Полоз слово ко мне имеет, так пусть он и говорит. Неча хорониться за княжьим корзном. Или, может, божьего суда за поклеп он опасается, ближник-то?
Первый удар тараном пробил его живот. В глазах на миг потемнело, дыхание перехватило, а резко скрутившая кишки боль едва не заставила желудок вывернуться наизнанку. Второй, прилетевший также сзади, но только с другой стороны, пришелся ниже бедер и заставил грузно бухнуться на колени.
– Не забывай, с кем говоришь, – прошипел недовольный голос дружинника прямо в ухо.
Тверд молча кивнул. Пожалуй, он и правду забылся.
– Какой, к псу, божий суд? – князь продолжил говорить так, будто ничего не произошло. – Меж кем? Между киевским боярином и безродным бродягой? Да если он прикажет по-тихому ткнуть тебе нож меж ребер, я сделаю вид, будто ничего не случилось. Знаешь, почему ты до сих пор еще жив? Потому что я так захотел! Ты однажды спас мою жизнь, я сего не забыл, и только благодаря этому ты еще топчешь землю, а не отправился за Большой Камень, в Ирий. Больше тащить тебя с плахи не стану, больно много чести. Ступай, и больше никогда сюда не возвращайся. Сюда
