пыльные стёкла окон, редкие лёгкие снежинки медленно кружились, купаясь в лучах дневного светила, ежеминутно переливаясь, вспыхивая отражённым светом. Полное безветрие – и ни облачка на чистом, прозрачно-голубом небе; морозный воздух парил над белоснежной землёй, снег искрился и хрустел под множеством чьих-то ног… А, вот и они!
3.
Прибытие милиции внесло в атмосферу дома отдыха некоторый порядок и спокойствие, люди с облегчением вздохнули, почувствовав себя под надёжной защитой дюжины человек в серой форме. Нас всех попросили разойтись по номерам и ждать вызова с целью дачи показаний. Мы безропотно подчинились.
Когда очередь дошла до меня, Мячиков похлопал меня по плечу, пожелал удачи и посоветовал говорить правду, только правду и ничего кроме правды. Я покинул номер со стеснённым чувством. Опрос потенциальных свидетелей проводился в кабинете директора, который любезно согласился предоставить свои апартаменты под нужды уголовного розыска. Беседу вёл розовощёкий молодой человек в очках и со стрижкой «бобриком». Он был проникнут сознанием собственной значимости и больше всего на свете желал, как мне казалось, сам, лично, без чьей-либо помощи, найти убийцу, а если удастся – то и обезвредить его. Ему от силы было года двадцать три – двадцать четыре, но гонора ему было не занимать. Пытаясь казаться суровым, он неумело хмурил брови и отчаянно травился «Беломором», однако сквозь всю эту напускную важность и строгость отчётливо проглядывался неплохой в общем-то и неглупый парень, но при этом такой «зелёный», что я едва сдержал улыбку, совершенно неуместную в данных обстоятельствах. Помимо него в кабинете находилось ещё три человека: один в штатском, и двое – в милицейской форме.
С самого начала я решил подробно рассказать следователю всю правду о моей ночной вылазке, не утаивая ничего и ничего не скрывая. Во-первых, мои правдивые показания могли принести пользу следствию, а во-вторых, причин что-либо скрывать у меня не было, так как никакой вины я за собой не чувствовал. Я выложил ему всё, расписав своё ночное похождение буквально по минутам, опустив, однако, эпизод с ампулой: она казалась мне к делу совершенно непричастной. От усердия и охватившего его вдруг азарта молодой следователь нетерпеливо ёрзал в директорском кресле, то и дело протирал очки, а когда я закончил, многозначительно переглянулся со своим коллегой в штатском. Без сомнения, мои слова произвели на него должное впечатление.
– М-да, ваш рассказ интересен, – произнёс он, пристально глядя мне в глаза, – но, по-моему, в нём есть некоторые неточности.
– Неточности? – удивился я.
– Да, неточности. Вы уверены, что описываемые вами события произошли именно в три часа ночи, а не раньше и не позже?
– Абсолютно. За точность своих часов я ручаюсь. Вот, взгляните, идут секунда в секунду, по ним можно кремлёвские ставить – и не ошибётесь.
Он сверил мои часы со своими и удовлетворённо кивнул. Но следующий его вопрос поверг меня в совершеннейшее недоумение.
– Что
