style="font-size:15px;"> –Что-то надо делать, – сказал я. – Но что? Может посоветоваться с Марией Яковлевной (вторая жена отца, с которой он тоже развелся).
–Да, она в общежитии убирается с 8 до 10 утра. Посоветуйтесь.
–Да, что-то делать надо.
Мария Яковлевна говорила: не могу я с ним мучиться, знаю, есть у него гараж, у меня – деньги на машину, жили бы хорошо. Но если бы он не пил, или пил как люди!
И еще сосед сказал:
–Ты бы хоть дочку прописал, а то помрешь, и квартира пропадет.
А он обижается.
Я пошел домой, в тревоге. По дороге еще увидел мужчину, как будто знакомого, пьяный, шатается. Прошел мимо и вспомнил – вместе работали десять лет назад, в аэропорту, его звали Саша. И стало еще тоскливее: люди гробят себя.
Что делать? Пришел домой и рассказал обо всем маме, та отнеслась довольно спокойно. И я как-то стал успокаиваться. Выкарабкается, подумалось. Уже лет пятнадцать он вот так, и всё же на грани держится. Лечение? Милиция? Как-то нереально, да и дико.
Потом однажды с Верой зашли вечерком к отцу, он уже выходил из запоя, сидел пока еще деревянный, дубовый. Мама говорила, что видела, как он ходил, видимо к Марии Яковлевне. Он сидел с маленьким красными глазками, в глазках слезы.
–Я слышал, как ты стучал. Понимаешь, забурился тут. Виноват я, конечно. Виноват.
Мы сказали:
–Отдыхай.
Мы ушли. Было грустновато, и маленькая временная радость: пока что трезв. И надежда, впрочем, очевидно, обреченная – а вдруг совсем бросит?
36
Как-то вечером был у Игоря с Ирой, пили домашнее крепленое вино. Закуски почти никакой; я, видимо, хотел напиться; ударило в голову. Много говорил, даже, пожалуй, лишнего, вдруг захотелось высказать… почти все. Я рассказал о тоске в Пашковке; сказал, желая польстить Игорю (давайте говорить друг другу комплименты): «Игорь работает простым монтажником, но он интереснее меня». И так далее. Потом где-то на улице мы еще допивали домашний же спирт. Поездка на такси, глупый пьяный разговор с водителем, хвастовство, дал ему десять рублей. На следующий день муки похмелья и стыда, ностальгию из меня всю вышибло напрочь, жаль было, что испорчены последние дни.
В пятницу мы с Анечкой и Верой в последний раз были на пляже, на Старой Кубани, почти до захода солнца. Длинные тени; золотой свет; овчарка купалась: Киса.
В субботу утром зашел к отцу; дверь была открыта – она всегда приоткрыта. Пусто; я посидел в его беленькой, прибранной нынче, комнате, и написал записку.
Вечером мы с Верой пришли, и радовались – отец был совершенно трезв.
–А я сегодня все постирал, – рассказывал он, – а потом лег поспать, но толком не удалось. Какая-то одна худая муха залетела в комнату, и летала, и я все никак не мог поймать. Худая муха. Жирную муху легко поймать, а худую никак не поймаешь. А поймаешь, сожмешь кулак, чтобы раздавить ее, ан нет. Открыл – а она снова вылетела и жужжит, проклятая.
Мы смотрели фильм «Первая
