приложу. Убили человек тридцать мужчин, женщин, детей – и сына моей двоюродной сестры тоже. Он, когда увидал бомбы, спрятался под свой грузовик, а тот взорвался и загорелся. Еще немцы убили людей в спасательных шлюпках на море. И атаковали машины Красного Креста с нашими ранеными. А в ответ – ни выстрела. Ну, они и сообразили, что Британия бросила нас без защиты. Прилетели спокойно через два дня и заняли нашу землю на целых пять лет.
Вначале они вели себя прилично. Очень гордились, что отвоевали кусочек Англии, и, видно, думали: еще прыг-скок – и мы в Лондоне. Тупицы. А как дошло, что тому не бывать, быстро показали нам свой звериный оскал.
Правила установили на все – это делай, того не делай, – но постоянно их меняли и все хотели казаться добренькими, будто морковкой трясли у осла перед мордой. Только мы-то не ослы. Они и злобились. Например, чуть не каждый день переносили комендантский час – то восемь вечера, то девять, то, когда совсем озверели, вообще пять. Ни тебе друга навестить, ни за скотиной поухаживать.
Первое время мы надеялись, что они через полгодика уйдут. Но оккупация тянулась и тянулась. Еды становилось все меньше, дрова вскоре кончились. Работа тяжелая, дни серые, вечера черные от тоски. Люди болели от недоедания и печалились: вдруг это навсегда. Только книги да друзья напоминали, что в жизни есть светлая сторона. Элизабет любила одни стихи… точно не помню, но начало такое: «Разве этого мало – солнцу с утра лицо подставлять, весну прожить так, чтоб душа ликовала, любить, трудиться с толком, размышлять и верных обрести друзей?»[12] Нет, не пустяк, конечно. Надеюсь, что Элизабет, где бы сейчас ни была, помнит об этом.
В конце 1944-го на комендантский час всем было давно наплевать, большинство ложилось спать в пять, лишь бы как-то согреться. Нам выдавали по две свечи на неделю, затем одну. Очень утомительно лежать в постели без света, даже не почитаешь.
После высадки союзников немцы уже не могли присылать к нам из Франции корабли с продовольствием и прочим: их бомбили. Они тоже стали голодать, как мы. Ловили собак и кошек себе на обед, устраивали налеты на наши огороды, воровали картошку – черную, сгнившую и ту ели. Четверо солдат умерло, отравившись болиголовом, приняли его за петрушку.
Германские офицеры объявили, что за воровство с огородов местного населения их солдатам полагается расстрел. Одного беднягу поймали на краже единственной картофелины. За ним погнались свои же, он влез на дерево, спрятался. Но его нашли и убили прямо наверху. Только кражи не прекратились. Лично я никого не осуждаю, кое-кто из наших занимался тем же. Когда каждое божье утро просыпаешься больной от голода, пойдешь и не на такое.
Моего внука Илая эвакуировали в Англию, когда ему было семь. Сейчас он вернулся – двенадцать лет, большой, высокий, – но я все равно не прощу немцам, что из-за них пропустил, как он рос.
Сейчас мне пора доить корову, но если хотите, то потом напишу еще.
Желаю Вам крепкого здоровья.
1
Строки из поэмы Мэтью Арнолда «Эмпедокл на Этне» (перевод Е. Полецкой).
