же, скуксившись, сидела на стульчике и не могла ни танцевать, ни участвовать в сценках. Нет, я потом, конечно, в отместку плюнула Дане в глаз и выбросила в окно его любимую машинку, но все равно было ужасно обидно! Его-то потом все хвалили и говорили, что он – настоящий артист, а на меня не обращали внимания. Да еще и родители были недовольны мною, ибо, по их мнению, я просто раскапризничалась. Я ревела целый вечер, и мама в итоге наказала меня – не пустила гулять. А Даня бегал по двору со счастливым выражением лица и коряво писал мелом под моими окнами: «Дура».
Лето после садика мы провели раздельно – я уехала к бабушке в деревню, а Даня с родителями – в санаторий. И за время нашей двухмесячной разлуки я даже как-то подзабыла, какой он отвратительный: детская память – весьма гибкая штука.
Когда наступила славная (нет) пора отправляться в школу, наши мамы, недолго думая, сообща решили, что было бы здорово, если бы мы учились в одном классе. Не знаю, как они это провернули, но мы снова оказались вместе, в первом «А». Более того, нас посадили за одну парту, как сейчас помню – вторую, в третьем ряду, около шкафа со всякими поделками и учебниками. У меня до сих пор есть старая фотография, где мы вместе с Даней сидим за этой партой первого сентября и рядом с нами лежат пышные одинаковые букеты с крупными хризантемами: у него в золотой обертке, а у меня – в серебряной. На снимке он довольно улыбается, а я сижу с традиционно кислой рожей – за минуту до съемки Клоун больно дернул меня за хвостик, а когда я попыталась дернуть его за дурацкую бабочку, получила от мамы замечание, что если я так буду себя вести и в школе, то меня оставят дома.
Мы сидели вместе две четверти, и это было ужасно! Клоун постоянно списывал у меня, как бы я ни старалась закрыть свою тетрадь ладошкой. Иногда скуки ради чиркал ручкой у меня в тетради или даже на руках. Пулялся бумажками, тыкал в бок, дергал за косичку, при этом мастерски подставляя сидящего позади мальчика – прилежного Колю Полежаева. И я все время оборачивалась к нему: сначала с недоумением, а потом и со злостью и просила перестать, не то расскажу учительнице.
«Это не я», – пищал Колька, а я не верила, пока случайно не заметила ловкую руку Даньки у себя на плече. Естественно, в ответ он получил в лоб.
Еще эта мелкая сволочь воровал мои ручки, карандаши, пенал и прятал, а потом делал честные глаза и разводил руками. Мол, он совершенно ни при чем! После этого я и стала называть его Клоуном. После очередной его выходки я упирала руки в боки и говорила: «Цирк уехал, а Матвеев остался». Он ненавидел, когда я называла его Клоуном. И клоунов тоже ненавидел. И боялся.
Я категорически не хотела общаться с Даней в школе. Но он был всюду, как навязчивая собачка. Чем больше я его отталкивала, тем больше он прилипал. Кроме того, дома мы часто вместе обедали и делали домашнее задание – то с его мамой, то с моей. И только там, дома, когда мы оставались наедине, вновь наступало временное перемирие. Разве что он незаметно перекладывал еду со своей тарелки на мою да
