ну похрапывающего мужа.
Данила ничего не слышал. Даша даже позавидовала его дару засыпать при любых обстоятельствах. У мужа такой крепкий сон, что пушкой не разбудишь. Да и устал, бедный. Разрывается на двух работах: днем грузчиком в овощном магазине, вечером – официантом в забегаловке напротив дома. Приходит домой уже за полночь, перехватит чего-нибудь на скорую руку, поцелует ее с Диночкой и спать ложится. А Даше неудобно его расспрашивать. Сама виновата. Она настояла на переезде от родителей Данилы на съемную квартиру.
Знала бы, что так получится, ни за что на это не пошла. Но теперь обратно ходу нет. Разве что решиться на слезные извинения перед свекровью… Расстались они нехорошо.
Даша вздохнула и с трудом вылезла из кровати. Совсем «коровой» стала после родов – с пятидесяти пяти килограмм до семидесяти расплылась. И хотела в руки себя взять, да пока не получается – некогда об этом думать. Убрать, приготовить, за ребенком присмотреть, и все одна. Крутится, как белка в колесе, с тоской вспоминая мудрые слова мамы: «Ты сначала институт закончи, потом только рожай. Не повторяй моей судьбы, доча». Не послушалась.
Даша, чертыхнувшись, потерла ушибленную о тумбочку ногу. Свет включать не хотела, чтобы Данилу не разбудить. Добрела до детской и включила бра. Комнату залил мягкий приглушенный свет. Кроме старой кроватки, доставшейся от знакомых, и нескольких погремушек, ничего не говорило о присутствии ребенка. Унылые, подранные местами обои грязно-желтого цвета, потертая от времени мебель, которой давно пора на свалку. Только бра новое: подарок друзей на новоселье.
Динка в кроватке разрывалась. Даша склонилась над ней, привычно взяла на руки и прижала к себе.
– Ну, чего ты? Кушать хочешь?
Она оголила грудь, раздавшуюся после родов до четвертого размера, и приложила к ней ребенка. Дина потыкалась и отвернулась, заливаясь слезами и продолжая кричать. Даша проверила подгузник – сухой.
– Да что с тобой, доча?
Поцеловала в лобик – вроде температуры нет. И ведь не первый раз с ней такое, особенно ночью. И врача вызывали, но тот только руками разводил. Девочка здоровенькая, без патологий. Тем более, раньше, до переезда на новую квартиру, с ней подобного не происходило. Даша и Данила нарадоваться не могли, какой им спокойный ребеночек достался. А теперь девочку будто подменили. Иногда Даша в сердцах думала, что злобная свекровь порчу навела. Потом успокаивалась и понимала, что Лидия Михайловна никогда бы не пожелала внучке зла. Ей самой – без сомнения, но не Диночке. Может, перемена обстановки так повлияла? Данила раз заикнулся о возвращении к родителям, но, получив гневный отпор, больше не заговаривал на эту тему.
Даша передернула плечами, вспоминая последний скандал со свекровью. Господи, чего они только не наговорили друг другу. Лидия Михайловна называла Дашу лимитой, охмурившей ее драгоценного сынулю и поставившей его светлое будущее под угрозу. Данечке пришлось перевестись на заочное отделение и работать, чтобы прокормить семью. Родители ведь уже на пенсии, помогать особо не могут, разве что за ребенком присматривать. А теперь, когда за жилье съемное платить нужно, Даниле придется забыть об учебе. Называла Дашу бездушной эгоисткой. Она в ответ не молчала, напомнила: именно ее дорогой сынуля заделал ей малыша, и Даша ушла из института, потому что понимала – академическим отпуском не отделаешься. Теперь и ей об учебе можно забыть. И если бы Лидия Михайловна не оказалась такой стервой, Даша бы и не помышляла о собственном жилье.
Месяцы, проведенные в двухкомнатной квартире родителей мужа, вспоминались, как семь кругов ада. Особенно бесило двуличие свекрови, которая могла довести до белого каления, даже не повышая голоса. На людях и в присутствии свекра и Данилы она называла Дашу милочкой и доченькой, а наедине давала понять, что невестка ей досталась неумеха и белоручка. Удивлялась, что в ней нашел ее обожаемый сынок, и предсказывала, что они разбегутся уже через год. Сетовала на несчастную судьбу бедной внучки, которой досталась такая непутевая мать и великодушно предлагала после развода оставить малышку себе, чтобы ей не пришлось ехать в захолустный Мухосранск. Даша, от природы не отличающаяся отходчивостью, долго терпела. Ради Данилы и дочери. Но последней каплей стало оскорбление Лидией Михайловной ее матери. Свекровь заявила, что той нельзя рожать и воспитывать детей, раз результатом становятся такие ничтожества, как Даша.
Чувствуя, как все внутри превращается в пламя, Даша с ненавистью смотрела на опрятную и безукоризненно накрашенную женщину. Невольно сравнивала с мамой, которая всю жизнь в одиночку поднимала троих детей, в их Богом забытом Ильинске, где для женщины и работы нормальной нет. В сорок лет выглядевшая старухой, давно махнувшая рукой на себя и возможность устроить личную жизнь. А эта кукла, проработавшая до пенсии в научном институте, получающая мизерную зарплату, но знающая, что муж прокормит и она ни в чем не будет нуждаться, строящая и его, и сына… Да что бы она стала делать, окажись на месте мамы? Наверное, с ума сошла или руки на себя наложила. Даша
