ее к нему, а, с секунду помедлив, подошел к ней и, развернув ее к себе, крепко сжал пальцами ее плечи, впившись своим проницательным взглядом в ее глаза, встретившие его глубоким янтарным блеском. Он не увидел во взгляде Марфы ничего, кроме этой медовой глубины. Только губы ее, слегка приоткрывшись, так что он почувствовал на своих губах ее дыхание, произнесли:
– Принеси мне что-нибудь выпить…
Зимин впервые за все время знакомства с Марфой испытал влечение к ней, которое она могла пробудить в мужчине этим своим податливым смирением, что таило в себе обещание страсти. Встретив ее покорный взгляд и услышав слова, произнесенные голосом кротким и спокойным, он отпустил ее плечи и отстранился от нее. Сочтя ее спокойствие за решимость, он прошел на кухню, открыл бар и достал оттуда бутылку вина. Налив в бокал вино, он плеснул себе в стакан виски, сделал большой глоток, налил еще, бросил в стакан несколько кусочков льда, взял стакан и бокал и вернулся в гостиную. Марфы в гостиной уже не было…
Ⅲ
Ответ, который Марфа получила, заглянув в глаза Зимина и прочтя в его взгляде одну только неприкрытую страсть, а в лице его увидев совершенное бесстрастие, ввел ее в состояние отрешенности, фатальной убежденности в том, что же является причиной того надлома, который она все больше ощущала в себе и который, должно быть, уже давно появился в ней, но обнаружился только теперь, когда она позволила прикоснуться к этому надлому тому, что само и является причиной появления его.
Зимин никогда бы не полюбил ее – Марфа была теперь убеждена в этом. И она никогда бы не полюбила его. Марфу влекло к Зимину непонятное ей, почти гипнотическое воспоминание чего-то, что когда-то позволило ей почувствовать жизнь в себе, ощутить вкус ее и увидеть ее цвет. Зимин же никогда не испытывал влечения к Марфе, и его неожиданное ласковое расположение к ней диктовалось определенными мотивами, побудившими его подвергнуть риску свои дружеские отношения с Катричем и известные только ему одному. Как бы то ни было, Марфа вдруг поняла, что существует одно только обстоятельство, которое является проявителем, помогающим отличить пустое желание удовлетворения своего влечения от основательного, глубокого чувства, которое является началом всякой воли и любви. Внимательный, изучающий, проникнутый какой-то пугающей откровенностью взгляд Зимина был совершенно лишен всяческого трепета и уважительности, – одна только благовоспитанная, вышколенная предупредительность плескалась в нем. Угодливость выражения его лица и его машинальная обходительность были лишены чего-то настоящего, живого. И в этой спокойной заботливости и внимательной, цепкой участливости Марфа вдруг увидела отражение того, чем являлась она сама, – сводом правильного, заученного поведения, который диктовал события жизни, а не предлагал их.
Возвращаясь обратно домой, Марфа, как заклинание, прокручивала в мыслях образ своего мужа, впервые в жизни всем сердцем желая, чтобы он оказался дома, – почему-то именно в те минуты он вдруг всплыл
