Луноликая начинала каждый его день. Она появлялась одновременно с поднявшимся солнцем и трижды, через равные промежутки, мягко ударяла по его двери. И мужчине казалось, что эти щелчки ее изящных вытянутых пальцев с ногтями красивой формы приходятся по его сердцу. Дверь он никогда не запирал. И вот уже в ее старинной раме появлялось небесное лицо этой девушки, чьи каштановые волосы ниспадали на плечи, а длинные и ровные ресницы, похожие на навесы от солнца, прикрывали ее хмельные кофейного цвета глаза. Кожа ее лица каждый раз напоминала мужчине лепестки розы – дамасской розы, – посреди которых обнаруживался бутончик, называемый ртом.
В первый раз он подумал, что еще длится его утренний сон и что его посетило небесное видение, которого удостаиваются лишь ангелы в эмпиреях. Но когда густые ресницы медленно, плавно и величаво пошли вверх, когда рука протянула ему пиалу с молоком, когда губы… губы дрогнули, произнеся:
– Господин! Молочка вам принесла!
Тогда он осознал, что картина в раме – это не сон, что это даже и не картина, а… А что это, он не понял. Но, что бы это ни было, оно повторялось каждое утро. Девушка приходила мягко и почти бесшумно, отдавала в руки мужчины пиалу с молоком, забирала вчерашнюю пустую, и внезапно картина исчезала из рамы. И как он ни напрягал ум и память, так и не смог понять, где он раньше видел эту девушку. Никакого прошлого в его сознании она, кажется, не имела. Но как такое могло быть? И он вновь по одной перебирал учениц, которые все эти годы сидели на его уроках и слушали его, и глядели ему глаза в глаза… Но где же была ты, Луноликая?
Тем вечером он вышел из дома, не пригладив даже волосы и не взглянув на себя в зеркало, и пошел бродить по улицам и улочкам села, обследуя их одну за другой, то попадая из переулка на небольшую площадь, то минуя порядок домов и оказываясь на перекрестке. И всем, кто его приглашал выпить чайку или просто зайти, он отвечал смущенным приветствием и проходил мимо. И дошел до реки, где девушки обычно занимались стиркой. И одна из них, повесившая на ветки куста свою голубую с цветочками чадру, сказала ему так:
– Как же вы ушли из дома, господин? Если что-то нужно, вам только сказать…
– Вышел проветриться, – ответил он ей и пошел дальше, и продолжал бродить, хотя спускалась ночь, но он не замечал темноты до тех пор, пока мальчишка не принес ему фонарь и не сказал:
– Без света упадете, господин!
И настоял проводить его – возвращающегося домой с пустыми руками и с пустым взглядом.
Расспрашивать о ней кого-то он не решался. Предпочтительнее было повторять эти слепые поиски, только бы никому не доверить свою тайну.
В эти несколько недель он совершенно перестал читать и писать, забыл, что это такое. Все его мысли были сосредоточены на Луноликой, которая появлялась каждое утро, зажигала в нем костер и исчезала.
Почему за всё это время он ни разу не пообщался с ней? Почему не втянул ее в беседу? Почему не уговорил ее присесть на два слова или хотя бы постоять? Но что за дерзость?! Казалось труднейшим в мире делом, практически невозможным, заговорить с таким идолом
