он меня ругает, и все за мое чванство. Не угодно ли послушать:
«Ты мастерски оправдываешь свое чванство шестисотлетним дворянством, но несправедливо. Справедливость должна быть основанием и действий, и самых желаний наших. Преимуществ гражданских не должно существовать, да они для поэта Пушкина ни к чему и не служат ни в зале невежды, ни в зале знатного подлеца, не умеющего ценить твоего таланта… Чванство дворянством непростительно, особенно тебе. На тебя устремлены глаза России. Тебя любят, тебе верят, тебе подражают… Будь поэт и гражданин…»
Удивительно: им мало тех струн, которые у меня на лире есть, им подавай и того, чего нет… А, вот и няня!.. Садись, мама, читать будем…
Все расселись по своим местам: няня с чулком на диване, Пущин разместился в кресле, а Пушкин остался сидеть за столом и раскрыл рукопись.
– «Читай не так, как пономарь, – промолвил Пущин, – а с чувством, с толком, с расстановкой…» – процитировал он Грибоедова.
Пушкин начал читать, как всегда мастерски, когда был в ударе…
Не успел он и страницу перевернуть, как послышался за окном визг полозьев саней.
– Мама, – обратился он к няне, – подойди к окну, посмотри, кого там леший принес.
Арина Родионовна посмотрела в окно и недовольным голосом сообщила:
– Кажись, отца Иону принесло!..
Пушкин бросил рукопись на стол, быстро спрятал письма и раскрыл книги житий святых православной церкви.
– Что случилось? – с удивлением спросил Пущин.
Пушкин и ответить не успел, как в двери появился, улыбаясь и кланяясь, монах с красным, наверное, от мороза, носом. Монах перекрестился на висящую в дальнем углу икону и снова начал кланяться.
– Представляю тебе, – обратился поэт к Пущину, – настоятеля Святогорского монастыря отца Иону. А это, батюшка, мой приятель, Иван Иванович Пущин.
Монах продолжал кланяться и извиняться, что, может быть, помешал своим приходом.
– Мне люди сказали, – начал монах извиняющимся голосом, – что в Михайловское приехал господин Пущин. Так я, грешная душа, подумал, что это тот Пущин, что в Кишиневе бригадой командует… Мы давно дружны с ним… А выходит, ошибся я. Простите великодушно…
Пушкин относился к отцу двояко: с одной стороны, с монахом можно было и поговорить, и выпить он был не дурак, а с другой – это был один из соглядатаев, один из тех царских клещей, которые безжалостно вцепились в него.
Пущин никак не мог понять некоторого замешательства хозяина.
Арина Родионовна уже хлопотала насчет чая. В гостиную, помимо самовара, было подано все то, к чему отец Иона был охоч, – варенье, печенье, сухарики и, конечно, ром. Няня разлила чай.
– Садись, отец, – сказал Пушкин, приглашая монаха за стол.
– Благодарствую… Замерз, едучи к вам, погода скверная… Морозец крепчает, – проговорил монах, ощупывая глазами все, что лежало на столе, с аппетитом прихлебывая с блюдечка чай наполовину с ромом. – Надолго ли в наши края? – обратился
