Рей, – все сложнее было тогда.
Он умолк. Отчего-то ему стало неловко. И в прежние времена были всякие там миссии, но тогда он считал, что они чокнутые.
Сейчас ему почему-то так не казалось.
Они шли по узкой тропинке меж разбросанных куч мусора, вдоль высокой и странно новой в этом убожестве кирпичной стены. Завод, вспомнил Рей.
– Что они производят на этом заводе? – спросил он. – Мне казалось, здесь…
– Да, здесь есть производство, – подтвердил отец Фелипе, – его даже очень много. Если вы дальше проедете – там целые кварталы застроены промышленными объектами. У нас здесь делают электронные приборы, коммы, компьютеры, планшеты. Все поставляется в Штаты. Рабочие живут на территории завода, там нормальные бараки, еда. Туда все рвутся как за манной небесной.
Рей вспомнил какие-то объяснения, которые слышал в прошлом – про то, что инвестиции в бедные страны позволяют там развивать промышленность, и люди в итоге тоже станут жить лучше. Но ведь это даже была не бедная страна, это в его время была территория США!
Впрочем, война так много изменила…
– Ну и как вы находите наш мир? – спросил падре. – Многое изменилось?
– Да, – разлепил губы Рей. Пару месяцев назад он ответил бойкому журналисту, что не изменилось ничего. Но теперь было ясно, что ответ этот – опрометчивый.
– Да. Этот… флаг-турнир. Колд-зона. Люди стали… какие-то другие.
– Вот это интересно! Какими же стали люди?
– Более… – Рей задумался. Эгоистичными? Безжалостными? Нет, пожалуй…
– Более откровенными, – высказался он, – и жесткими. Не расслабишься тут, понимаете?
– Это объяснимо, – кивнул падре, – была война. Вы знаете, я был тогда ребенком. Я помню все. Война не оставила иллюзий. Иллюзий мирной жизни, мирного сосуществования разных государств, разных классов. Возможности договориться. Война обнажила человеческую суть. Если хотите, я благодарен Господу за то, что Он явил нам откровенный взгляд на нашу собственную сущность.
– Но ведь война давно кончилась, – вырвалось у Рея.
– Раны заживут еще не скоро. Раны земли, человеческие раны. Вы, мистер Гольденберг, думали, что можно жить весело и беспечно и оставаться добрым и хорошим человеком, христианином. Тогда, до войны, многие так считали. Можно жить искусством, радостями и удовольствиями жизни. Растить детей, смотреть фильмы. Но никуда не девается грех, глубочайший первородный грех, живущий в каждом из нас.
– И оттого началась война? – скептически спросил Рей. Священник нахмурился.
– Скажите, мистер Гольденберг, ведь вы были влиятельным человеком в своем мире…
– Нет. Я был богат, но не влиятелен.
– Все равно. Вы были богаты, имели какие-то связи, хотя бы родственные. Сделали вы что-нибудь, чтобы остановить войну?
– Да кто же знает, что нужно делать, чтобы остановить это все? –
