доктор не пропускает представлений своей дочери, несмотря на… – Она запнулась, в глазах ее сверкнули слезы. – Я так рада вас видеть! – повторила Элен и коснулась глаз платком.
Я было открыл рот, чтобы учтиво ответить, но в сознание мое словно стрелой вонзилось это неожиданное: «своей дочери».
– Дочери? – едва ли не вскричал я.
– Да, а что тут такого? Зои – наша малышка, уже третий год исправно заменяет меня на выступлениях мадемуазель Габриелли. Ох, знаете, это так утомительно – переезды, гастроли, постоянный грим, напряжение… Она долго шла к триумфу, это была ее мечта – парить под куполом. Ей всегда нравился цирк. Семейный бизнес, так тут говорят. Забавно, не правда ли?
Я покраснел, улыбнулся, опустил голову, не зная, что и сказать.
– Конечно! Какой же я глупец, что не догадался сразу… – И снова покосился на пустое кресло справа.
Элен заметила этот многозначительный взгляд и немой вопрос, застывший в моих глазах, но промолчала. Вместо того чтобы удовлетворить любопытство старого знакомого, протянула руку.
– Идемте, Емельян Михайлович, мой хороший, я познакомлю вас с ними.
Ярко освещенные коридоры, ведущие в гримерные, были полны людей. Работники арены в ливрее времен Марии-Антуанетты, всюду снующие, выполняющие бесчисленное количество поручений, предпринимали недюжинные попытки увести толпу в холл. Толпа же супротив работникам Медисон-сквер-гарден пыталась пробиться к артистам. Атласные ленты, корзины с цветами, фигуры в пальто, фраках и объемные шляпки – все смешалось в единый многоцветный коловорот.
Наконец я оказался в тишине просторной комнаты, уставленной белой мебелью, две ее стены были сотворены из зеркал в золотых оправах. В углу – столик, заваленный красками для грима, палитрами, кисточками, пуховками, коробочками, шкатулочками, расческами разных размеров. За ним в белом пеньюаре и с сигаретой в зубах сидела девушка, поджав под себя ногу, и старательно отсоединяла черные косы от черных коротко стриженных собственных волос. Подле стояли три дамы и держали в нервных пальцах шпильки. На бесцветных от испуга лицах их было написано такое невероятное напряжение, будто их только что отчитал сам президент Соединенных Штатов.
Девушка осыпала дам отборной салунной руганью. Голос у нее был грубовато-сиплый.
Я застыл в недоумении, глядючи, как та, что была невесомой и воздушной феей Зои, дымя сигаретой, которую даже не потрудилась заправить в дамский мундштук, бормотала ругань и нервно рвала черные пряди из прически.
Элен Бюлов тихо и величественно, как лебедь, прошелестела на середину гримерки, что-то шепнула перепуганным дамам, и те вышли.
И только тогда я обратил внимание на фигуру в черном фраке в противоположном углу. Черную неживую фигуру, словно застывшую в ожидании очередного завода. В одной руке фигура держала белую маску с клювом, в другой – цилиндр.
И фигура эта оказалась вовсе не
