час я мчался на заднем сиденье ярко-красного четырехместного «Форда Модал Кей» – модели нынешнего года, выпущенной в начале осени и стоившей доктору Иноземцеву три тысячи долларов – подарок в честь дня рождения дочери.
За рулем сидела Зои, рядом – ее мать. Авто с ревущим бензиновым двигателем неслось со скоростью, которая превосходила, наверное, и скорость парохода, и поездов, и даже всюду снующих зеленых такси. Оно трещало и стонало, спицы на колесах готовы были лопнуть в любую секунду. Зои то и дело резко сдавала то вправо, то влево, объезжая невидимые мне препятствия на дороге. Мы пересекли большой подвесной мост и уже вовсю неслись через картофельные поля островной части Нью-Йорка, называемой Лонг-Айлендом, где еще царили невысокие виллы и сохранилась относительная загородная тишина. Вилла Иноземцева располагалась далеко на северо-востоке острова, едва ли не в самом его конце.
Обе без умолку что-то рассказывали, совершено не обращая внимания на ветер, бьющий в лицо. За бортом голые деревья, кусты и панорама ночного океана мелькали с частотой картинок калейдоскопа, будто попавшего в лапы обезьяны. Я словно очутился в самом центре безумного лихорадочного сна. Оттого что беспрестанно в лицо бил морозный ветер, трудно было дышать. Верх кузова авто спустили – Зои изнывала от жары. От вездесущего аромата виски, что хвостом тянулся за юной артисткой, кружилась голова. Она по-прежнему держала в зубах сигарету, и рассказ ее прерывался бесконечным чертыханьем. Пепел попадал в лицо, залеплял очки и даже подпалил меховой воротник ее куртки.
«Форд», по словам девушки, мог разогнаться до сорока миль в час. Она сообщила это, принявшись за бутылку «Джек Дэниелс», зубами вынула пробку и прямо на ходу меж словами делала добрых пять-шесть глотков. Элен, полюбовно журя, хваталась за руль, чтобы машину не унесло к обочине, или начинала хлопать перчатками по меховому воротнику Зои, чтобы затушить искры пепла от сигареты, свисавшей с уголка рта.
Тибетская закаленность моя рухнула, как карточный небоскреб.
Я стойко сносил отчаянное головокружение, стойко сдерживал подкатившую к горлу дурноту, но в конце концов не выдержал.
– Прошу вас, – взмолился я, – остановитесь хоть ненадолго. Я хотел бы отдышаться.
– Еще чуть-чуть, Эл, – проорала через плечо Зои. – Только не смей запачкать мой салон. Вон, видишь, серую каменную ограду? Это обитель дьявола – моего отца. Почти приехали.
И отвела акселератор далеко от себя, чуть его не сломав, сопровождая скоростной рывок звуками клаксона.
Она, не спрашивая разрешения, перешла со мной на «ты» и ко всему прочему дала прозвище. «Будешь Элом, – сказала. – Емельян Михайлович, как вас моя матушка зовет, – слишком долго выговаривать. Язык сломаешь. А Гершин – мне не нравится. В нашу скоростную эпоху не принято тратить время на длинные, труднопроизносимые слова».
И это было отчасти правдой. Я довольно сносно изъяснялся по-английски, но американскую
