немало невероятных ощущений, не выходя из собственного дома. Мы с Джессом придумывали дешевые домашние обеды, гуляли по улицам поздно ночью, деля поровну порцию мороженого, по субботам просыпались рано, на восходе солнца, сверкающего сквозь раздвижную застекленную дверь.
Я выстраивала свою жизнь, исходя из того, что мне хотелось увидеть все, что только есть необыкновенного, но я тогда не осознавала, что необыкновенное – повсюду.
И мне очень захотелось воспользоваться каким-нибудь случаем, осесть где-нибудь и, может быть, чем черт не шутит, отказаться от необходимости спешить на самолет и лететь куда-то еще.
Я как раз узнала, что Мари беременна своим первенцем. Они с Майком купили дом неподалеку от Эктона. Казалось, все вело к тому, что она станет владелицей магазина. Дочь книготорговца полностью оправдывала надежды.
Но вот что поразило меня – у меня зародилось легкое подозрение, что ее жизнь не так уж плоха.
Она без конца не паковала и не распаковывала вещи. Она никогда не страдала от перемены часовых поясов. Ей не приходилось покупать зарядку для телефона, которая у нее уже была, потому, что она забыла оригинальную за тысячу миль от того места, где теперь находилась.
Обо всем этом я рассказала Джессу.
– У тебя когда-нибудь возникает желание просто вернуться домой? – спросила я.
– Мы дома, – ответил он.
– Нет, домой. В Эктон.
Джесс с подозрением посмотрел на меня и сказал:
– Ты, наверное, самозванка. Потому что настоящая Эмма никогда так не сказала бы.
Я засмеялась и больше не возвращалась к этой теме.
Но в действительности я не забыла о ней. Дело было вот в чем: если мы с Джессом соберемся завести детей, сможем ли мы по-прежнему брать билет на ближайший рейс и лететь в Перу? И что, может быть, еще важнее – смогу ли я растить детей в Лос-Анджелесе?
В тот самый момент, когда эти вопросы пришли мне в голову, я начала понимать, что мои планы на жизнь, на самом деле, никогда не распространялись дальше тридцати лет. Я никогда не задавалась вопросом, всегда ли мне будет нравиться путешествовать, всегда ли я буду хотеть жить так далеко от своих родителей.
Я стала подозревать, что тот роскошный образ жизни, который вели мы с Джессом, казался мне временным, он был как осознанная необходимость, но потом, однажды, все должно было закончиться.
Я подумала, что когда-нибудь захочу остепениться.
И единственным, что поразило меня больше, чем осознание этого, была мысль о том, что прежде я никогда не понимала этого.
Разумеется, дело было не в том, что я знала наверняка, что Джесс не задумывается о чем-либо подобном. Я была вполне уверена, что он вообще не думает об этом.
Мы выстроили свою жизнь как стихийное приключение, мы видели все, что другие только мечтают увидеть.
Я не могла бы резко изменить наш образ жизни.
Поэтому, хотя мне хотелось, чтобы он
