от произвола власти, несправедливости социального порядка, зависти, которые мучают отдельного “маленького человека”» [там же, с. 42].
Консенсус по поводу травмированного состояния, аномии общественного сознания сопровождается широким спектром полярных интерпретаций результатов исследований, выводов и прогнозов. Данный феномен как нельзя лучше соответствует противоречивому, «разорванному сознанию», характерному как для научного сообщества, так и для современного российского общества в целом.
Некоторые авторы рисуют мрачную, практически апокалипсическую картину социума, жаждущего войны, стремящегося к самоуничтожению, неспособного раздвинуть горизонт замкнутого в себе и в прошлом настоящего и сформулировать проект будущего.
В сознании россиян одновременно живут «страх войны» и «жажда войны»: «Российское массовое сознание за многие десятилетия ни разу так сильно не боялось войны и так далеко не заходило, самозабвенно играя в нее» [Левинсон, 2015, с. 46]. Такое состояние, по мнению автора, является следствием аномии, стремления жить по законам военного времени, которое спишет все – в первую очередь эрозию нравственных норм и ориентиров. Массовое сознание, породившее новые формы двоемыслия9, раздвоение планов существования на «официальный», для чужих, и «реальный», для своих, А. Левинсон называет «гибридным», порожденным «гибридной политикой» и «гибридной войной» [Левинсон, 2015, с. 46]: «Тренд государственной политики современной России – порождать и поддерживать режим противостояния с внешним врагом, что оправдывает в глазах населения всякого рода отклонения от закона и прямые его нарушения со стороны бюрократии, т.е. делает позволительным ее произвол не как исключение и эксцесс, а как нормальный способ правления в ненормальных условиях» [там же, с. 51].
Л. Гудков и А. Левинсон говорят о феномене абортированного будущего – о болезненном состоянии общественного сознания, для которого характерно мифологическое, замкнутое в себе восприятие времени, невозможность оперировать ближайшим будущим. Отсутствует идеал, созидательный проект будущего. Идея особого пути, поддерживаемая большинством россиян10, характеризуется Б. Дубиным как способ компенсации слабости социальных структур общества, их неспособность заполнить нехватку идеалов и ценностей, неспособность преодолеть барьер между современностью и будущим [Дубин, 2004, с. 313].
Место созидательного проекта будущего занимают фантомы – либо образ мифического прошлого, конструируемый из идеологических соображений с целью легитимации архаичных институтов власти («консервативные фантомы неотрадиционализма, суррогатного прошлого» [Гудков, 2015]), либо суперутопии, супераномии («когда отменяются нормы, в том числе нормы здравого смысла: все враги России сами собой исчезают, и Россия торжествует над миром» [Левинсон, 2015, с. 49]).
Другие авторы, отмечая кризисные
Подобные формы двоемыслия, на наш взгляд, не новы. Двоемыеслие было характерно и для советского времени: высказывания и поведение в духе официальной идеологии резко расходились с частной жизнью, сопровождаемой иными мыслями, словами и делами. Об этом писал, в частности, Ю. Левада [Левада, 2000 a, b].
О том, что Россия станет процветающей страной только за счет своей самобытности, в ноябре 2014 г. говорили 77% россиян [Общественное мнение, 2015].
