плець, узявъ съ собою свое начиння и пошовъ. Усцягнули яго у булаву. Ёнъ поставивъ перадъ собой горѣлку: выпъя да й пяѐ. Сяродъ ночи приходя вѣдзьма и давай своимъ порадкомъ: «ага, хто тутъ ё?» – Шавецъ пъяница! – «Ну, сяйчасъ и косточки ня ’ставлю!» А шавецъ и не спужався: пяѐ да ча̀сцянько горѣлку пъе́. Вѣдзьма й закричала: «стары̀я и малы̀я, ко мнѣ на помогу!» Тутъ уси мертвяцы идуць и домовинки съ собой нясуць, церамкѝ. Вѣдзьма заволала имъ ставляць домовинки и церамки одзинъ на одзинъ, и полѣзла по ихъ на верхъ. Тольки хоцѣла узяць шавца, а ёнъ сыпе́ль маку! Такъ усё и побурилося, и вѣдзьма звалилась. «Погодзи жъ», каець. «Становиця узновъ!» И полѣзла. Тольки узяць шавца, а ёнъ яе́ по лбу хре́стомъ, – яна й звалилася. «Погодзи жъ, пъяница дурный! Рабяты, узновъ начинайця складуваць!» Тутъ уси мертвяцы узновъ узялись складуваць. Полѣзла вѣдзьма за имъ, а ёнъ пѣвня краць! А пѣвянь кукареку! Вѣдзьма упала и забилася, и мертвяцы помёрли. Одзинъ шавецъ остався живъ; сядзиць на булавѣ, пяе́ ды горѣлку пъе́. Пришли людзи, цэркву отпёрли, ажъ тамъ повна цэрква мертвяцовъ, и вѣдзьма ляжиць ня жива. Тоды людзи зняли шавца, поховали усихъ мертвяцовъ, вѣдзьму пробили осиновымъ коликомъ и спалили на осиновыхъ дровахъ. Послѣ̀ того у цэркви усё змирилось. А шавецъ за ето ня ўзявъ ничого.
2. Мужы–мертвяцы
Якъ жило двѣ жонки. Яны перша были жанатыя, а по̀томъ зыўдовѣли, – мужы ихъ поўмирали. И имъ кажный дзень треба було пругонъ служиць ици, а сабѣ работыць и не́кыли. Дыкъ яны днёмъ на пругони работаюць, а пришовши съ пругону, ноччу къ сабѣ на ниву йдуць, жаць при мѣсячку. Вотъ яны жнуць, жнуць, а сноповъ нема кому носиць. А якъ были мужы жывы, дыкъ яны бывало носили. Вотъ яны и кажуць: «Божа, Божа, кабъ то мужы были, яны бъ намъ снопъя поносили!» Коли пылядзяць, ашъ идуць къ имъ ихъ мужы, удвохъ. Пришли и стали имъ снопъя носиць, и гыворѝць зь ими. Жонки дужо были рады, што яны имъ пымогаюць и зь ими говоруць. Такъ яны жали, а яны снопъя носили, чуць не до дня. Тоды пошли повячерали и лягли спаць. Назаўтраго яны пошли на своё мѣсто, а жонки пошли на пругонъ. Пришли съ пругону и опяць жаць икъ мѣсяцу. И мужы приходзюць. Тыя жнуць, а яны снопъя носюць. И ходзили яны такъ кажную ночь, покуль жыто пожали. На послѣднію ночь яны стали гуляць дожинки. Сѣли вячераць, тоды уво ’дные́ звалилыся лошка потъ столъ. Полѣзла яна дыставаць лошку, коли пылядзиць, ашъ у ихъ ноги коровъи. Ну, яна скорѣй зъ-за стола ды на вулицу, стала сусѣдзявъ зваць. Пришли сусѣдзи у хату, ашъ хата отчинята, и нема никого. А тэй жонки тольки шкура висиць на печцы.
3. Мертвая помѣщица и грошы
Жила одна помѣщица дужо быгатая. И ў яе було́ три сыны. Вотъ гэта помѣщица захворѣла, и видзиць, што яна ўжо помрець, – не зыхоцѣла, капъ яе́ грошы зысталися сыномъ. И была ў яе покоёвая дзѣвка, што служыла у яѐ змалку. Дыкъ ина просиць у своёй вѣрный служанки, капъ яна дала ёй пылотна: я, каець, сыбираюсь умираць, дыкъ дай мнѣ пылотна, – я буду сабѣ шить на смерць подушачки! Дзѣвка гэта дала ёй пылотна, дыкъ яна ўзяла, сшила двѣ подушачки, и въ водну подушачку пыложыла бумашки, а ў другую пыложыла золота. Тоды призвала дзѣвку покоёвку и кажыць: «глядзи жъ, каець, якъ я помру, дыкъ ты пыложи мнѣ гэтыя подушачки ў домовину по̀бочъ. Ты, каець, и одзѣвай мяне, я табѣ сто цалковыхъ отказую!» Помёрла паня, дзѣвка тая одзѣла яе, прибрала якъ треба быць, и пыложила тые двѣ подушачки зъ ёй у труну. Ну, пыховали яе́. Тоды оглѣдзилися, што нема гро̀шый. А вѣдыли, што у яе́ було много. И напали на гэтую дзявчонку, стали нырака́ць, што гэта яна пыбрала. Яна й божилася и клялася, – ну яны не повѣрили и зысадзили яѐ у вострогъ. Тоды яна сядзѣла тамъ и ўздумыла про тэи подушачки. Призвала своихъ паничовъ и кажыць: ци ня были гэто у тыхъ подушачкахъ грошы, што йна шыла ператъ смерцю? Ну, яны пошли и откыпали яѐ. Коли пылядзяць, ашъ у яе́ ны грудзёхъ крукъ сядзиць, и съ однэй подушачки цягаець бумашку, ды ёй у глотку, а йна глытаець, а зъ другей – золото ёй у глотку, и йна глытаець. Яны хоцѣли гэтыя гроши ўзяць, дыкъ крукъ не даець. Яны яѐ ўзяли и зыкопали изъ грошами съ тыми.
4. Ночлегъ мертвяцовъ
Жили сабѣ такъ два браты. И яны ’бодвы пожанилися, и ще дзяцей у ихъ не было, яны и поме́рли ’бо́е. Хозяйки были молодыя, дыкъ имъ у етакую пору, у жниво, треба коло кладзища ходзиць. Ну, дзень яны жали, тоды ето надъ-вечаръ, якъ скотъ домовъ идзе́ць, дыкъ ета, большая, домовъ пошла, а меньшая застала́сь снопъя носиць, ды й припозьнилася позно. Идзе́ць ли кладзища ли етаго, – выскакуюць мужи етыя ’бо́е и говоря̀ць: «жджиця насъ, мы сіеношную ночь прѝдземъ къ вамъ у госьци!» Яна спужалась дужо, пришла и гово̀риць: моя ты, говориць, сястрица, – придуць къ намъ наши мужуки сяньни! А яна каець: дура ты, каець: ня бойся! Придуць, каець, побудуць да й по́йдуць! Ну, сѣли яны, повячеряли удвёхъ. Тоды бо́льшая нявѣстка гово́риць: «ну̀мотка мы хату затопимъ!» – во время сна глубокаго, коли уси поўспались ужо. «Ты сѣй муку, а я унясу говядзину!» Значитца, знаходзиць работу, госьцей етыхъ дожидаючи. Ну, печка, до́бря не разгорѣлися дровы, – яны сычасъ скокъ у хату ’бое. Большій начавъ сваритца на свою: на што позно печку топишъ? Яна яму отвѣщаець:
