куда ты ходил? Что случилось с тобой? С моим сыном? Но он уже был на ногах, уже накидывал плащ.
– Я не хотела тебя будить, – сказала она.
Келл протер глаза.
– А я не собирался спать.
Она хотела бы остановить его, но не могла.
– Простите, – бросил он от дверей. – Это я во всем виноват.
Нет, хотелось ответить ей. И все-таки да. Ибо каждый раз, глядя на Келла, она видела Рая, слышала, как он взывает к брату, видела, как он харкает кровью из-за чужих ран, видела его при смерти, видела, как он из принца стал просто мертвым телом, покойником. Но он вернулся, и она знала: это сделал Келл своими чарами.
Она видела, какой дар Келл преподнес принцу, видела, кем он стал бы без этого, и такая связь ее пугала. Но в эту минуту ее сын лежал на кровати, живой, и ей хотелось броситься Келлу на шею, целовать его, повторять: «Спасибо, спасибо, спасибо».
Она ничего ему не простила.
И была ему обязана всем.
Но не успела ему этого сказать: он ушел.
Когда захлопнулась дверь, Эмира рухнула в опустевшее кресло Келла. На губах застыли невысказанные слова. Она проглотила их, поморщившись: казалось, они царапнули горло.
Она склонилась и осторожно накрыла руку Рая своей.
Его рука была гладкой и теплой, пульс бился сильно. По ее щекам потекли слезы. Они замерзали на лету и ледяными бусинками падали на колени, а там, растаяв, впитывались в ткань ее платья.
– Все хорошо, – наконец произнесла она, сама не зная, чти это слова: Келла, или Рая, или ее собственные.
Эмира никогда не хотела быть матерью.
И уж точно никогда не собиралась становиться королевой.
До свадьбы с Максимом Эмира была второй дочерью Волла Насаро, из благородного семейства, стоявшего в четвертой линии от трона – после Марешей, Эмери и Лорени.
В детстве она была из тех девочек, у кого все в руках бьется и ломается.
Яйца и стеклянные кувшины, фарфоровые чашки и зеркала.
– Ты даже камень смогла бы разбить, – поддразнивал ее отец, и она не понимала, в чем дело: то ли она просто неуклюжая, то ли на ней лежит заклятие. Знала только, что у нее все валится из рук. И она сочла за жестокую шутку судьбы то, что ее стихией оказалась не сталь и не ветер, а вода – лед. Так легко создать. Так легко разбить.
Ее страшила сама мысль о детях – они такие маленькие, такие хрупкие, так легко ломаются. Но потом появился принц Максим, надежный и сильный, со стальной решимостью, с его скрытой добротой, подобной бегущей воде под спудом снега. Она понимала, чего люди ждут от королевы, что от нее требуется, хотя все равно в глубине души надеялась, что этого никогда не случится.
Но случилось-таки.
Все девять месяцев она словно держала в руках свечку на ветру, ладонями прикрывая пламя.
Все девять месяцев она ходила затаив дыхание, с одной только мыслью: если кто-нибудь придет за ее сыночком, то должен
