Покровских ворот, живет родственница, тетя Алиса, «премилая благородная дама», которая его приютит.
Настала торжественная минута, и поезд, пыхтя, остановился у длинной выщербленной платформы. Костик и Анечка простились с розовым спутником и тучной соседкой, пробрались по узкому коридору сквозь встречающих и прибывших и вышли под московское небо, уже затушеванное летними сумерками. И сразу же на губах Анечки лучезарно засияла улыбка, бархатисто засветились глаза. Костик проследил ее взгляд и увидел, что к ним неспешно подходит высокий сухощавый полковник. Его негнущаяся фигура, из камня высеченный подбородок и обветренное лицо показались Костику странно знакомыми. В то же мгновение он узнал Цветкова, начальника Дома офицеров, переведенного в Москву год назад.
Он по-хозяйски взял вещи Анечки, кивнул Костику и пошел к тоннелю.
– До свидания, Костик, – сказала Анечка, – спасибо вам. Пусть у вас все состоится.
Ему показалось, что в эти слова она вложила больше, чем они значили, какое-то прощальное напутствие. Но ощущение было смутным и, очень возможно, явилось позже. Пока же Костик только гадал, откуда взялся полковник Цветков, а впрочем, по роду своих занятий он мог знать и Анечку и Маркушу и быть с ними в дружеских отношениях при всей своей замкнутости и неприступности. Но долго раздумывать не ко времени, надо включаться в столичный ритм. Костик вырвался на вокзальную площадь и заспешил к метрополитену. Через десять минут он вышел на Кировской и еще через десять – был в Хохловском.
Алиса Витальевна встретила гостя водопадом восторженных междометий. Перемена, происшедшая в племяннике, – она приходилась ему не то двоюродной, не то троюродной теткой и никогда не проявляла желания устанавливать точную степень родства, – эта перемена ее потрясла. Они не виделись несколько лет, и вот вместо мальчика предстал мужчина, цветущий, стремительный, с блеском в глазах («Слово чести, – сказала тетя, – в тебе есть некоторое брио»). Она ахала, охала, причитала («О, боже мой, персики и виноград, зачем это, могу лишь вообразить, сколько пришлось хлопотать Лидии, а впрочем, узнаю твою мать…»), спрашивала о его перспективах («Твоя эскапада имеет цель? Аспирантура? Но это чудесно! Итак, ты переедешь в Москву? И твой отец тебя отпускает? Могу лишь вообразить, мой друг, каких это сил от него потребовало! И все же – достойное решение! Отважная юность должна дерзать. И ты не бездомен, у тебя есть кров. Не спорь, бога ради, это естественно, ну, хорошо, пусть на первых порах… Но, господи, как же ты изменился!..»).
Костик, который успел отвыкнуть от этой своеобразной лексики, проявившей редкостную устойчивость перед языкотворчеством грозовых лет и сменяющихся поколений, не без удовольствия воспринимал ее благородную архаику. Тем более за последний год, как выяснилось, он притомился от клишированных оборотов, от канцелярщины, от жаргона, не говоря уже о южных блестках и всяческих ходовых словечках.
Впрочем, и Алиса Витальевна была отнюдь не чужда современности. После того как она представила родственника своим соседям по квартире (за время,
