звали одну из сотрудниц, писавшую очерки о своих земляках, чем-то обративших на себя внимание. Занимали ее и темы этики, им она отдавала много творческих сил. При знакомстве, рекомендуясь, она называла себя публицисткой.
Это была премилая дамочка, недавно отпраздновавшая тридцатипятилетие, – уютное, замшевое существо, похожее на пышную плюшку. На каждой щечке ее было по ямке весьма соблазнительного свойства. Ее природное добросердечие располагало к ней все сердца. Немолодой поэт Паяльников, приносивший стихи к юбилейным датам, был в нее безнадежно влюблен, о чем сообщал каждому встречному. Костик также питал к ней симпатию, что, однако, не мешало ему вылавливать из ее статей две-три обязательные жемчужины. Эти выходки сильно ее травмировали, один раз она даже всплакнула, и Паяльников приходил к Духовитову, требуя призвать наглеца к порядку.
Эдика от таких подробностей Костик великодушно избавил, заметив только, что речь идет о женщине и обаятельной, и охотно пишущей о людях искусства. Возможно, в один прекрасный день и Эдик с его волшебной трубой вдохновит Леокадию на яркий очерк, как сегодня он вдохновил Костика на поэтическую миниатюру.
– Что же, есть новые достижения? – спросил Славин.
Костик неторопливо достал вырезку из вчерашнего номера и прочел отчеркнутые три строки:
– «Элегантный, со значком депутата райсовета, с красивыми точеными руками – кто он? Актер? Художник? Музыкант? Эльдар Назимович Гаджинский оказался наркологом».
– Ах, она моя прелесть, – умилился Яков. – Какое сквозит томление духа, какая тайная жизнь сердца… Да, Леокадия – это сокровище.
– Я то же самое ей сказал, – кивнул Костик, – а она бушевала.
Эдику цитата понравилась.
– Интересная женщина, – проговорил он. – Я бы с ней познакомился, в этом нет сомнения.
– Скажите, Эдик, – спросил Костик, – вы, часом, не слыхали историю про двух товарищей-кирпичей?
– Про кирпичей? – удивился Эдик. – Нет. Расскажите. Не очень длинная?
– Даже короткая. Ползут кирпичи. По крыше. Один заглянул за карниз, на тротуар, и грустно вздохнул; «Что-то нынче погода нелетная». А приятель его ободрил: «Ничего, был бы человек хороший…»
Эдик долго думал, потом долго смеялся.
– Видите, что значит быть оптимистом, – сказал ему Славин. – Завидное качество.
Отсмеявшись, Эдик одобрительно оглядел Костика своими смородиновыми ягодками.
– Умора… А вы, Котик… Нет, честное слово… вы не лишены элементов юмора.
– Элементы имеются, – кивнул Яков. – На элементах только и держимся.
Дни перед отъездом пронеслись стремительно. Костик едва успел ответить на новые письма. Почти все они были на сей раз «по делу», не считая очередного послания некоего Ровнера, прозванного в редакции «нашим собственным комментатором». По-видимому, это был пожилой человек, находящийся на заслуженном отдыхе, но не утративший юного жара. В отличие от всех остальных он не требовал, не сигнализировал, ничего не просил и не добивался. Он лишь откликался на материалы, появлявшиеся на газетных
