понравилось то, что ты сказал. Наш златоуст чуть не спекся от злости. Он ведь не больно блещет умом.
– Даже не поблескивает, – сказал Костик. – Сечешь. – И добавил с элегическим вздохом: – Просто больно, что мы так поздно встретились.
Инна щелкнула его по носу.
– Найдешь, с кем перебеситься до брака. Говорю же, москвички ждут не дождутся. Неразборчивый южанин для них подарок. Воспламеняется и детонирует от любой зажигалочки. Разве нет? Между прочим, кидаешь ты здесь подружку? Хотела б я на нее посмотреть.
Костик почувствовал, что краснеет.
– Перебьешься, – бормотнул он ворчливо. – Ничего сверхъестественного. Две руки, две ноги.
Мимо них проплыла Любовь Александровна.
– Ну, как дочка? – спросила она на ходу. – Ничего малышка? – И, не дождавшись ответа, направилась к Славину.
– Что ж ты смолк? – усмехнулась Инна. – Я тебе показалась?
– Ничего малышка.
– Две руки, две ноги?
– Именно так.
– И как – две ноги?
– Спроси у Виталика.
– Он уже высказался. Тебя спрашивают.
– Приезжай в столицу. Поговорим.
– Я бы съездила. Мамочка не отпустит.
– Мамочкино слово – закон, я уж вижу. Знал я одну, – такая чувствительная, говоришь с ней, все ждешь, что она зарыдает. И постоянно, на каждом шагу: мамочка меня отругала, мамочка снова меня журит.
– Полсотни ей было? – спросила Инна.
– В этом районе.
– Тогда все ясно. Хотелось побыть крошкой-дочуркой. Отбиться от возраста. А я молоденькая. Ладно, пойду вызволять Виталика. Уж если кто мне сорвет замужество, так это родичи. Очень настырны. На его месте я давно бы слиняла. Гуляй. И довольно на меня пялиться.
Она отошла, и Костик понял, что вечер, в сущности, завершился. Больше уже ничего не будет, что оправдало бы пребывание. Ай да Инночка! И умна и мила, не в мать, не в отца и не в Казимира. Столько лет прожили в одном городе и ни разу не встретились – обидно! Теперь остается лишь улизнуть, по возможности не привлекая внимания.
Рядом Пилецкий, уже захмелевший, пытал Славина:
– Так ты думаешь, с этим Чуйко можно жить?
– Почему бы и нет? – улыбнулся Славин.
– Вот и Павлов сказал Костику, что я нервничаю, что все обойдется.
– Он трижды прав, ты сам себя точишь.
Пилецкий вздохнул с таким облегчением, будто только и ждал этих трезвых слов. «Да здравствует психотерапия» – подумал Костик, глядя на Якова. Лицо Славина выглядело усталым. «Ему выпало терпеливо выслушивать, успокаивать и отпускать грехи. А уж, верно, и он бы не отказался, чтоб однажды кто-то снял с него тяжесть. Нынче вечером он впервые признался, что маленько притомился от всех».
Между тем Пилецкий вдруг обнял Якова.
– Знаешь, я так тебя люблю, – произнес он с чувством, устремив на гостя пьяненький проникновенный взор, – не один день мы знаем друг друга… –
