делать сельские работы за вдов, а в Москве ходивший на Воробьевы горы пилить дрова с мужиками, был не первый, кто захотел близости с народом. Но другие, до него, это представляли как маскарад. Константин Аксаков однажды в десять утра явился в гости в зипуне на красную кумачовую рубашку, подпоясанную пестрым кушаком. На удивленный вопрос, что это за платье, славянофил сердито отвечал, что это на вас платье, а на мне традиционное одеяние русского народа. Для Аксакова это был творческий акт, спектакль, вызов общественному мнению. Он готов был пить иногда квас и изредка носить красную рубаху навыпуск, чтобы показать свою близость к традициям и корням. Толстой, который с некоторых пор вообще не носил ничего, кроме серой фланелевой блузы, сшитой ему Софьей Андреевной, штанов и сапог, не хотел быть ближе к народу, он хотел быть народом. Он хотел работать, как они, косой и плугом, и это ему удавалось в Ясной Поляне, хотя и отнимало много сил и вызывало досаду и раздражение Софьи Андреевны. Еще в Ясной Поляне он пытался готовить обеды, но он был неловкий повар, и это отнимало столько времени, что он вынужден был смириться с тем, что готовить будет старый повар Тит. В Москве он колол дрова для печи и сам выносил за собой горшок, в Ясной запрягал лошадку и ехал с бочкой за водой. В Оптину пустынь он пошел в лаптях и выглядел так, что монахи не узнали в нем графа Льва Толстого. Он был, говоря современным языком, дауншифтер, только, спускаясь по социальной лестнице вниз, он не уезжал в Гоа, чтобы с прекрасных пляжей смотреть на закат, а уходил в поле, чтобы, обливаясь потом на солнцепеке, чувствуя жар на лысой голове, вилами ворочать сено.
В Ясной Поляне жила бедная вдова, у неё в избе сломалась печка, надо было сложить новую. Друг Толстого художник Ге умел класть печи. Они и пошли вдвоём – Ге работал как печник, Толстой как подмастерье. Вряд ли в истории печного дела есть бригада, подобная этой.
Иногда в его рассказах об опрощении проскальзывает юмор и издевка над миром благопристойных людей. «7 Авг. 89. Я. П. Схожу с горшком – поляк адвокат, желал видеть знаменит [ого] челов [ека]».
Мы наблюдаем его жизнь со стороны – с приятной позиции наблюдателя за чужим трудом, чужими стараниями и страданиями. Но даже так мы чувствуем – не можем не чувствовать – каких усилий ему стоило идти против течения. Упорно, много лет подряд, он гнул свою линию и занимался ручным трудом, то орудуя косой, то сапожным молотком, не обращая внимание на неодобрение жены и насмешки недоброжелателей, а также на карикатуры в газетах. Мы ведь тоже – находить смешное в чужой жизни всегда легко – чуть посмеиваемся над чудаком и его усилиями опроститься. А ведь не выходило опроститься до конца. Все-таки была черта, ниже которой даже этот выносливый и неприхотливый человек не мог опуститься. В Оптиной пустыне в общий ночлег он не пошел, а велел слуге просить у монахов отдельную комнату за рубль. Стыдился своей избалованности, но хотел спать спокойно. Монахи, не знавшие,
