вызовы, решили подождать с отъездом. Германия – историческая родина, но кто его знает, какой стороной повернётся эта родина к своим новоиспеченным сыновьям. Тем более что жёны не особенно рвались за границу, которая для них была чужой. Степану импонировало то, с каким пониманием относились в родне к такому шагу одних из них. Не было осуждения, не было упрёков. Так, только некоторое сожаление, что приходится расставаться, и умеренно скрытое беспокойство за судьбы тех, кто остаётся, с одной стороны, и за судьбы тех, кто уезжает, с другой стороны.
Снова зал аэропорта наполнился людьми и через некоторое время опустел. Нет, совсем пустым он не был. Но, как обычно, в местах, где собирается большая масса людей, все почему-то начинают громко разговаривать, и в конце концов все кричат, но никто никого толком не слышит. По мере того как пустеет зал, начинается обратный процесс. Люди начинают говорить всё тише и тише. Последние несколько оставшихся пассажиров начинают говорить друг с другом шёпотом, как будто боясь нарушить короткие и редкие минуты тишины. Вот и сейчас, когда одни, ждавшие с нетерпением своего рейса, радостно улетели, другие, уставшие от долгого полёта, прошли через контроль, расхватали свои чемоданы и сумки и убежали к электричкам, автобусам и такси, наступило время тихих разговоров, спокойных размышлений и просто покоя.
Почему-то эта вдруг наступившая тишина подавляюще действовала на Степана. Он почувствовал себя одиноким. Рядом сидели жена и дочь. Редкими кучками сидели или стояли пассажиры вокруг. Он был не один в этом огромном зале. Но чувство внутреннего одиночества начало постепенно овладевать им. Он понял вдруг, что оказался один на один с заполнявшими его вопросами, что внутренний конфликт в нём вырос в проблему и одному ему с ней не справиться. И от этого становилось ещё больше одиноко и страшно. Он завидовал своей жене. У неё большая родня. У неё есть братья и сёстры, масса двоюродных и троюродных родственников, дядьки и тётьки. У неё было детство в шумной, не очень богатой, но дружной семье. А его детство было тихим, размеренным. Всё, что он хотел иметь, получал без задержек. Никто не мешал ему делать уроки, читать книги, смотреть телевизор. Но и не было никого, с кем можно было бы обсудить свою тайну, кому можно было бы доверить свою мечту, с кем можно было громко поругаться и с удовольствием помириться, к кому можно было бы пойти за помощью или помочь самому кому-нибудь. Он почувствовал себя обворованным. У него украли детство.
Степан повернулся к жене, приложил голову к её плечу и неслышно заплакал. Жена вздрогнула, оторвала взгляд от журнала, наклонив голову, глянула в лицо мужа и обеспокоенно спросила:
– Ты что, Степа? Что с тобой.
Стараясь скрыть слёзы от дочери, он уткнулся лицом в плечо жены и прерывистым голосом сказал:
– Вера, я же тоже немец. Отец перед смертью мне сказал,
