Блин. Я почти потеряла сознание. Когда меня отвезли к врачу из-за моей шеи, тот быстро рассказал моей тете о лобковых вшах. Такая конфиденциальность.
Полагаю, если лобковые вши и стригущий лишай были худшим результатом моего пребывания на улице, я не так уж плохо справлялась. Мне удалось избежать или перехитрить хищников-троллей, как мы звали их на улице – и избежать домогательств, нападения, изнасилования, убийства. Я хорошо управилась.
Однажды, примерно через месяц после того, как я ушла с улицы, моя тетя сказала мне, что мой отец переезжает в Сиэтл. Мой желудок сжался. Я сразу почувствовала глубокий страх. Последний раз я видела его после того, как он переехал в Монреаль. Он становился все более нестабильным. Я знала, что его приезд принесет проблемы, и я была права.
Мы с папой переехали в не особенно очаровательную квартиру, которую он называл Пещера. Она находилась на первом этаже, темное, темное место с низкими потолками, уродливыми паркетными полами и плохой аурой. Она должно быть, действительно подавляла моего отца, потому что он привык жить в прекрасных домах. Управляющий жил над нами в раю для захламителей.
Квартира была чистая, но лишена любой доброты, что соответствовало тому, что происходило внутри стен. Тогда моего отца переполняло яростью против женщин, которую он хранил всю жизнь, но теперь у него был четкий объект: я. Он срывался на меня и всех женщин, называя меня «feminazi». Он звучал как среднестатистический уличный шизофреник, спорящий с невиданной сущностью о женщинах, только я существовала телесно.
Я имею дело с мужской ненавистью ко мне просто потому, что я женщина всю свою жизнь, и все началось с моего папы. Мы родились врагами по признаку пола. Его оправдание за его гнев, за каждую неудачу были женщины. Все женщины были виноваты. Поэтому я была виновата. Я начала ненавидеть его, как он ненавидел меня. Хуже всего было вспоминать, каким волшебным созданием он был, когда я была маленькой. Это чудовище на его месте было горчайшим предательством. Осталось мало фотографий меня, снятых в тот период, потому что мой отец сказал, что я слишком уродлива, чтобы меня фотографировать. После стольких лет в Орегоне я привыкла быть уродливой. Я закатывала глаза, когда он это говорил, но за живое все еще задевало.
У нас не было столового серебра в Пещере, или, по крайней мере, у меня не было. Мне сказали, что не стоит покупать столовое серебро ради меня. Поэтому я крала приборы в ресторанах. У меня не было кровати, потому что мне сказали, что не стоило покупать кровать для меня. В моей спальне был шкаф, где я спала на трех розовых квадратных подушках, взятых у моей тети из дома. Очевидно, я не стоила многого в эти дни.
Мой отец часто говорил такие вещи, как «Я не могу представить никого, кто захочет быть твоим другом» или «Я не могу представить никого, кому ты понравишься». Он называл меня шлюхой почти ежедневно, так что я могла за него закончить фразу. Я передразнивала его, пока
