понимать Аурика.
– Ну, вы же, того… Спите!
Щеки у Наташи горели огнем. Но раз уж начала выяснять – надо идти до конца.
Аурика тоже покраснела.
– А ты откуда знаешь?
Рассказать ей, что ли? Но при воспоминании о волосатой заднице ее отчетливо затошнило.
– Знаю, и всё!
Аурика положила ногу на ногу и достала из сумки сигареты. Раньше она курила болгарскую «Стюардессу», но в эти новые времена позволить себе роскошь курить одну и ту же марку мало кто мог. Что доставали, то и курили. Сейчас, например, Аурика разжилась по случаю молдавской «Дойной», благо, при затишье военных действий ее много завезли из Кишинева.
– Любовь то тут причем? Что ты в этом понимаешь, соплячка?
Было видно, что мать ужасно злится на Наташу. Если бы Наташа была постарше, она бы заметила, что злость эта изрядно приправлена смущением, но тогда она была слишком мала, чтобы видеть скрытое за явным.
– Ты не задумывалась, почему эта работа есть у меня, а не у какой-нибудь другой женщины? Полон город безработных теток, с независимостью этой клятой и войной. А у меня работа есть! А, значит, у всей нашей семьи есть деньги и еда. Не задумывалась откуда все на столе у вас берется и чем я за это плачу? Вы как отец ваш: за стол сели, поели, а что откуда и почем – вам не интересно.
Наташе было стыдно смотреть на мать и она фокусировала взгляд на обложке сигаретной пачки, где два чувака в высоких молдавских шапках cusma, сидя спиной друг к другу, играли на дудках. Совсем недавно такое было возможно, молодые мужчины не убивали друг друга, а могли сесть рядом, не говорить о политике, а просто болтать и играть на дудке.
– То есть, получается…
Она тянула, не заканчивала фразу. Потому, что знала, какой мать даст ответ. И тогда придется признать, что мать ее – проститутка. Как соседская Верка, которая спит с мужчинами за деньги. Наташе старшие девчонки давно еще объяснили, что если женщина за деньги в постель с мужчиной ложится, то это проститутка. Ее мать – проститутка? Как гулящая Верка? Так, что ли?
– То есть, получается… Ты с ним за деньги спишь? – все-таки выговорила свой вопрос она.
– За деньги?! Да не за деньги, дура ты малолетняя. Деньги сейчас – тьфу, бумажка. А за жизнь вашу, за возможность всей семье ноги с голоду не протянуть. Тьфу, вырастила дуру на свою голову!
И мать, не докурив сигарету, потыкала ею в рядом стоящий большой тополь, выкинула окурок, взяла сумки и ушла, оставив Наташу терзаться вопросами на лавочке в одиночестве.
Как это «за жизнь вашу»? А за свою собственную? То есть, получается, вроде как они виноваты во всем, Наташа, Михай, отец, что мать с Азизом спит? Но тогда нечестно получается: мама же их не спрашивала, не предупреждала. Дескать, вы есть хотите? Но имейте в виду, что мне за это с Азизом в ларьке трахаться придется, согласны? И теперь что делать? Эта еда вся съедена и даже выкакана давно, и тут такая новость. И получается, что они все виноваты, так как молча ели и соглашались,
