застыла в неподвижной ухмылке, а растянутые губы настолько напряглись, что какая бы то ни было артикуляция была исключена. Грир умел впадать в такое состояние под воздействием целого ряда излюбленных фобий и разного рода опасений, но обычно дар речи не изменял ему.
До клуба они добрались в начале двенадцатого. Толпа перестала роптать и теперь стояла молча, повернувшись к северо-западу и наблюдая за тем, как из-под брюха возлегавшей у самого горизонта плотной черной тучки, как яйцо из курицы, вываливается солнце. Когда фургон остановился на президентском месте рядом с крыльцом, все обернулись. Никто не проронил ни слова, но когда вице-президент начал вылезать из машины, послышался странный скулящий звук. Грир схватил первый протянутый ему стакан и выпил его залпом, не разбираясь, что внутри. Толпа была настолько огромной, что Айк едва верил собственным глазам. Люди, которых он не встречал годами, окружили Грира, норовя пожать ему руку. Похоже, здесь собрались все тупицы и болваны, которые когда бы то ни было наскребли по пятьдесят долларов, чтобы заплатить вступительный взнос. Более того, он увидел несколько лиц, прибывших даже из землячеств Анкориджа и Неаляски.
Грир проскользнул к Вейну Альтенхоффену.
– От Билли так и нет никаких известий? – шепотом поинтересовался он.
– Ни звука, – также шепотом ответил Альтенхоффен. – Кальмар не из тех, кто бросает свои дела во имя чего бы то ни было. Так что пока ты наш президент, Эмиль. Ты поведешь нас. Говори, что нам делать.
Грир пожал своими костлявыми плечами с деланым равнодушием.
– В связи с чем, Слабоумный?
– В связи с тем, что нас так обосрали. Ни один из нас не получил приглашения на яхту. Ты не считаешь, что нам бросили перчатку? На кону наша честь, брат Грир, и судьба распорядилась так, что тебе отвечать на это. Так что мы будем делать?
Члены Ордена обступали все плотнее и плотнее шепчущуюся парочку.
– А делать мы будем вот что, – изрек Грир, надевая солнцезащитные очки и поворачиваясь к горизонту со всей возможной торжественностью, на которую он был способен, – дождемся, когда сядет солнце, и проведем собрание. Как обычно.
Солнце опускалось все ниже, и толпа начала затихать. Даже собаки перестали скулить, за исключением нескольких выродков, да и тех распихали каждого в свой пикап и привязали там, отверженных и посрамленных, но так и не умолкнувших. Более мелких и цивилизованных загнали под крыльцо, где они и сгрудились в гробовой тишине, лишь поглядывая из-за решеток. Когда же солнце коснулось далекой воды, даже нытье в пикапах полностью прекратилось. Последний красный отблеск померк, сменившись зеленоватым сиянием, и тут как по команде вся толпа разразилась завываниями и улюлюканьем. Сначала это выглядело смешной дешевкой, но по мере того как этот вой ширился и нарастал, в нем начали проступать страстная сила и звериный надрыв, так что ощущение комизма уступило место искреннему страданию и все, что представлялось
