становилось прохладно. Но это же был апрель. Хотя почки на деревьях еще оставались твердыми, как наконечники стрел, мы ощущали исходящий от сосен аромат густой смолы. Мы вдыхали гнилостный запах жухлых листьев под слоем снега в оврагах. Я уже не держала Пола за ручку. В это время года леса пусты и безопасны и приветливо встречают маленьких мальчиков, которые хотят прыгать с поваленных деревьев и валунов. Я шла чуть впереди, исследуя вьющуюся тропу среди слякоти и ягодных кустарников. Пол обычно брал с собой свою кожаную перчатку и набивал ее то камешками, то сосновыми иголками. Или блестящими черными гранулами.
– Ты что, совсем? – воскликнула я, оглянувшись.
– Это для моего города! – объяснил он.
– Для города нужны кроличьи какашки? – удивилась я.
– Пушечные ядра! – поправил он.
С ним вовсе не было скучно, чего я опасалась. Он говорил белкам: «Берегитесь!», возмущался мусором, тщательно мыл свои пушечные ядра, пока они не растворялись в воде, заполнившей брошенное на берегу каноэ. Я научила его заламывать веточки вдоль тропы, чтобы легче было найти обратную дорогу, наступать на замшелые части валунов, которые были менее скользкими, чем голая поверхность. Чтобы нарушить молчание, чтобы хоть чем-то заняться, я называла предметы, мимо которых мы шли, углубляясь в лес. Ползучие земляничные деревья. Синицы. Когда мы наткнулись на разбросанные пивные банки под утесом, Пол вопросительно ткнул в них пальчиком, и я сказала: «Мусор».
Иногда Пол рассказывал про исследования своего папы («он считает маленькие звезды»), и про работу мамы («она исправляет его слова»), и про город, который он строил на веранде. Там были дороги, вымощенные корой, стены из палочек и камешков, железнодорожные пути из сухих листочков.
– А кто живет в твоем городе? – однажды спросила я. И вспомнила детей, которых когда-то было полным-полно в нашем бараке. У них тоже были любимые занятия: они строили города для фей. Они делали маленьких человечков, которые приходили по ночам.
– Там никто не живет… – Похоже, мой вопрос его расстроил.
– Тогда зачем ты его строишь?
Он пожал плечами:
– Ну, это просто город.
– Просто город, – повторила я. И вдруг прониклась к нему уважением.
Он верил мне беспрекословно. И принимал меня безоговорочно, как будто знал с рождения. Когда мы вскарабкивались на скалу и не могли спуститься, он, ни слова не говоря, расставлял ручонки, и я, подхватив его под мышки, спускала вниз. Когда ему хотелось писать, а это случалось часто, он просто говорил: «Мне надо отойти», и я поддерживала его за плечи, когда он спускал штанишки. Когда я впервые увидела его пипку, меня охватила волна симпатии и отвращения, примерно ту же смесь чувств я испытала, когда однажды наткнулась на трупики мышат в дупле дерева. У этих мышат были голубые бугорки вместо глаз и розовые хвостики, сплетенные в большой узел.
– Фу! –
