смирился с неудобствами – молодые легко ко всему приспосабливаются, – был не против того, чтобы Эйб показал мне город. Планов на будущее я не строил и, как говорится, отдался на волю случая. Эйб составил длинный список мест, которые надо обязательно посетить, так что целую неделю я стаптывал туфли на Монмартре, Монпарнасе, Фобур Сен-Жермен и Фобур Сент-Оноре. Я всегда любил искусство, и Лувр потряс меня до глубины души. А вот Эйб меня удивил – он заявил, что самое большое впечатление на него произвел Дом инвалидов, этот скучный монумент с могилой Наполеона внутри.
О Симоне он мне не сразу рассказал.
Иногда Эйб заходил в телефонную будку и болтал там минут по десять, но я тогда думал, что он разговаривает с кем-то из фонда. Из будки он всегда выходил окрыленным, что характерно для влюбленных, но я полагал, что объектом его обожания был сам Париж. Вечером мы пили перно в уличных кафе или заглядывали в маленькие клубы, где играли джаз и читали скетчи, смысл которых был для меня недоступен. Я знал по-французски не больше десятка слов, а вот Эйб разговаривал свободно. Я уже упоминал о том, что его мать была из каджунов Луизианы, так что французский был его вторым родным языком. В любом случае первую неделю в Париже я вспоминаю, как чудесный сон.
Я начал всерьез задумываться о том, чтобы найти там работу. Что немаловажно, в Париже работало довольно много американцев, и можно было легко обзавестись друзьями. Однажды вечером Эйб оделся более строго, чем обычно, и, не посвящая в детали, повел меня в ресторан неподалеку от Дворца конгрессов. Ресторан назывался «Шез Клемен». Симпатичное место, и Эйбу явно не по карману.
Мы сели за столик и заказали напитки. Спустя минут десять появилась Симона.
Думаю, я влюбился с первого взгляда. В молодости мы все часто увлекаемся, но я сразу понял, что это не то, что называют последней юношеской влюбленностью.
Светловолосая Симона, изысканная и утонченная, словно статуэтка из слоновой кости, была совсем не похожа на молодых американок. В те времена многие девушки сжигали свое нижнее белье и старались выглядеть мужественно и уверенно, как будто феминизм – отвратительный инструмент манипуляции – был придуман мужчинами, чтобы превратить женщин в примитивные сексуальные объекты.
Симона была очаровательной и загадочной, она излучала не только красоту, но и ангельскую доброту. Для меня она была как будто с другой планеты. Недолгой беседы хватило, чтобы понять: Симона – девушка культурная и всесторонне образованная. Она любила литературу и была лично знакома с Сартром. Мы весь вечер разговаривали на темы экзистенциализма, вовлеченности артистов в политическую жизнь и тому подобное.
И я наконец понял, в чем причина преображения Эйба. Я-то объяснял все чудесным эффектом Парижа, а он был просто по уши влюблен. В присутствии Симоны Эйб робел, нервничал, но при этом был очаровательно неловок, а это очень часто пленяет женские сердца. Он не сводил с Симоны глаз, как будто пытался
