простое упоминание об этом событии пугало его. Да и имя своего друга он произносил с определенным усилием, словно опасался вызвать демона из преисподней.
– Годы учебы в Принстоне не приблизили меня к ответу на вопрос – чем я действительно хочу заниматься в этой жизни? Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что витал в облаках, жил так, словно молодость будет длиться вечно, как будто впереди уйма времени на выбор пути. Финансовых проблем у меня не было – к этому времени я уже вступил в права наследства. В паре мелких журналов напечатали несколько моих статей. Это обстоятельство послужило чем-то вроде алиби для моей хронической праздности и в то же время подпитывало мою надежду когда-нибудь написать нечто, что принесет мне признание, которого я втайне желал. Так к чему было торопиться? В этом возрасте имидж зачастую гораздо важнее реального положения дел.
Чуть ли не каждый месяц я заново влюблялся и, думаю, разбил немало сердец. Но не подумайте, это вовсе не льстило моему самолюбию и не приносило какого-то извращенного удовольствия от страданий покоренных девиц. Меня вообще это не трогало. У меня был образ этакого богемного гения в поисках спасения, а это всегда притягивает девушек.
Эйб во многом был моей противоположностью.
Как я уже вам говорил, он был беден и, соответственно, стремился сделать что-то значительное – значительное настолько, чтобы не быть похожим на своего отца. Эйб предпочитал скрывать правду и, чтобы избежать расспросов о семье, называл себя сиротой. Он и мне это наплел, когда я в декабре незадолго до Рождества поселился на Элкотт-стрит. Я тогда снимал квартиру в Принстон-Джанкшене. Хозяин жил в Филадельфии, но потерял работу и прислал мне уведомление, чтобы я поторопился снять другое жилье. Я нашел квартиру через объявления в газетах, так и познакомился с Эйбом. Он к тому времени обитал там уже больше трех лет. Квартира на двоих на первом этаже в обветшалом особняке колониального стиля. Эйб жил там один, но уже успел лишиться стипендии и нуждался в деньгах.
Через месяц я познакомился с его отцом. Он заявился без предупреждения. Эйба дома не было. В общем, я открыл дверь мрачному худому типу средних лет, от которого пахло потом и алкоголем. Когда он сказал, что его зовут Джон Хэйл, я сразу понял, что Эйб меня обманывал, и, слава богу, не прокололся. Эйб пришел только часа через два, и мне все это время пришлось беседовать с его отцом.
Отец его был немногословным и грубым типом. Этакий хороший американский рабочий. И с манией величия, что, на мой взгляд, является следствием комплекса неполноценности. Для него мы были зазнавшимся отродьем – били баклуши, вместо того чтобы вкалывать.
Перед отъездом он собирался оставить сыну сто баксов, о чем и поставил меня в известность с весьма высокомерным видом. Отец Эйба вообще был уверен, что студенты постоянно торчат на наркотиках и устраивают оргии. Ясное дело – он был слишком молод для участника Второй мировой и слишком старым для Вьетнама, но все же выдал длинную патриотическую речь. «Наездники свободы»[3],
