style="font-size:15px;"> – Ничего, – не задумываясь, ответил ей, ведь до сих пор был лишь слушателем.
– Почему? – удивилась та, – Разве ты не пел в детском саду?
– Я не был в детском саду, – честно признался ей.
– А песни хоть знаешь? – спросила пианистка. Песни я знал и даже любил, а вот петь самому мне и в голову не приходило. Я неопределенно пожал плечами, – Вот что значит, уличное воспитание, – сердито заметила пианистка другой женщине, похожей на учительницу.
– Стишок запомнить сможешь? – спросила та, что учительница. Я кивнул, – Слушай внимательно. Мой Лизочек так уж мал, так уж мал, что из крыльев комаришки сделал две себе манишки, и в крахмал, и в крахмал! Повтори, – попросила она.
Я рассмеялся от души – более глупых стихов еще не слышал. А на меня сердито смотрели уже обе. Пришлось повторить.
– Молодец, – похвалила учительница, – Память хорошая. Теперь слушай, – и она вдруг запела приторно-сладким голоском, – Мой Лизочек так уж ма-а-ал, так уж ма-а-ал. Теперь повтори.
Еле сдерживая смех, вдохнул побольше воздуха и то ли пропел, то ли прокричал:
– Мой Лизочек так уж ма-а-ал, так уж ма-а-ал!
– Молодец. Слух есть. И голосок хороший. Но зачем так громко? Не надо громко. Все, иди, – отпустила она.
Не сдерживая смеха, ринулся в зал, но меня перехватила завуч и усадила в первый ряд:
– Прекрати смеяться. Сиди тихо. Никуда не уходи, – сердито прошипела она.
Сидеть одному было скучно, а не смеяться было невозможно – со сцены то и дело доносилось: “Мой Лизочек так уж ма-а-ал, так уж ма-а-ал”, – то в исполнении учительницы, то эту чепуху пел очередной одноклассник.
И кто такой этот Лизочек? Имя девчачье, а говорят как о мальчишке. Крылья у комара оторвал, живодер несчастный. Да еще сварил из них манишки в крахмале. Что за манишки? Не хотел бы я пить кисель с манишками из комариных крылышек.
Вскоре в первом ряду нас стало двое, потом трое, а когда в последних рядах уже совсем никого не осталось – аж шестеро. И вот, наконец, к нам подошла завуч, переписала фамилии и отпустила в класс.
Мы уже забыли об утреннем приключении, но на последнем четвертом уроке в класс вошли две женщины в красных галстуках, как у пионеров, завуч и преподаватель физкультуры.
– Хористы!.. На хор! – объявила завуч, – Все, кого в зале посадили в первый ряд, выйти к доске с вещами, – скомандовала она.
Наша шестерка, собрав портфели, обреченно встала у доски. Проверив по списку, нас вывели из класса и под конвоем повели в школьный зал.
– Принимайте новеньких, – сказала завуч женщине, стоявшей у дверей зала.
Та открыла ключом дверь, и нас запустили внутрь. Дверь за нами тут же захлопнулась, грозно щелкнув замком. А в зале уже сидели ребята, человек двадцать, явно старше нас.
– О-о-о! Мелюзгу привели! – обрадовался один из них, похоже, второклассник, и ринулся, было, к нам.
– Всем сидеть на местах! – скомандовал
