откуда они пришли. Он злобно потряс головой. Указал на крыльцо и темный бугор в спальнике, а потом ужасающе откровенно обозначил свои намерения, проведя большим пальцем себе по горлу на уровне адамова яблока. После чего улыбнулся. Надин никогда раньше не видела его улыбки, и мороз пошел у нее по коже. Даже если бы его блеснувшие белые зубы превратились в остро отточенные клыки, улыбка не стала бы более свирепой.
– Нет, – мягко сказала она. – Или я разбужу его прямо сейчас.
Джо встревожился. Быстро покачал головой.
– Тогда пошли со мной. Спать.
Он бросил взгляд вниз, на нож, а потом снова посмотрел на нее. Свирепость исчезла с его лица, во всяком случае, на время. Он снова стал всего лишь потерявшимся маленьким мальчиком, который тосковал о своем плюшевом медвежонке или хотел укрыться колючим одеялом, сопровождавшим его всю жизнь, начиная с колыбели. Надин смутно почувствовала, что, возможно, пришла пора заставить Джо отказаться от ножа, просто однозначно качнуть головой: «Нет». Но что тогда? Закричит ли он? Он кричал после того, как безумный солдат исчез из виду. Кричал, не переставая, исторгая из себя оглушительные и нечленораздельные звуки ужаса и ярости. Хотелось ли ей встретиться со спящим мужчиной ночью, когда эти крики будут звенеть у них в ушах?
– Ты идешь со мной?
Джо кивнул.
– Хорошо, – спокойно сказала она. Он быстро нагнулся и поднял нож.
Вдвоем они пошли обратно, и он доверчиво жался к ней, забыв хотя бы на время о мужчине, невольно вторгшемся в их жизнь. Обнял ее и заснул. Она почувствовала прежнюю знакомую боль в животе, гораздо более глубокую и всеобъемлющую, чем боли, вызванные физической нагрузкой. Чисто женскую боль, и с этим Надин ничего не могла поделать. Вскоре она уснула.
Она проснулась где-то перед рассветом – часов у нее не было, – замерзшая, с затекшим телом и в ужасе: внезапно испугалась, подумав, что Джо затаился, дожидаясь того момента, когда она уснет, снова подкрался к дому и перерезал глотку спящему мужчине. Руки Джо больше не обнимали ее. Она чувствовала себя ответственной за мальчика, ответственной за всех детей, которых не спросили, прежде чем произвести их на свет… но если бы Джо это сделал, она бы его прогнала. Отнимать чью-то жизнь, когда и так отнято столько жизней, – грех, которому нет прощения. И она не могла и дальше оставаться наедине с Джо без чьей-то помощи. Как не могла жить в одной клетке с легко возбудимым львом. Джо – и этим он ничем не отличался ото льва – не мог (или не хотел) говорить. Лишь рычал голосом потерявшегося маленького мальчика.
Она села и увидела, что мальчик по-прежнему рядом с ней. Просто во сне он чуть отодвинулся. Лежал, свернувшись калачиком, как зародыш, с большим пальцем во рту, с ножом в руке.
Снова одолеваемая сном, она отошла в траву, помочилась и вернулась к своему одеялу. На следующее утро Надин уже не знала, действительно ли просыпалась ночью – или ей это
