с радостью. Может быть, потому, что был тогда молод, а может, потому, что остался жив после той ужасной бойни…
Служил я при обозе. Обязанности у меня были простые: кормить вверенную мне кобылу, следить за упряжью и охранять груз. Войско наше было огромным – восемьдесят тысяч воинов. Командовали им сразу двое: царские любимицы Челяднин и Булгаков. Когда переходили границу, жила в нас уверенность, что побьем литвинов. Все рвались сразиться с гетманом Острожским, но не тут-то было – хитрый лис, Константин Иванович все отступал и отступал. Он словно заманивал нас куда-то в западню. Пролетит тревожный слух: «Острожский!», поднимут наше войско – а его, бестии, уж нет, нашкодил и ушел. Оно и понятно, почему он избегал сражения: войско его было втрое меньше нашего…
Помнится, стояла осень, благодатная пора. Мы шли на запад, будто прогуливались: вдосталь было и хлеба, и сена, и овса. Князья наши все забавлялись: каждый вечер пиры, беспорядочная пальба из пушек. Отсюда и дисциплина в войске: пьянь, драки… Но главная наша беда, как теперь понимаю, заключалась в том, что не было в нашем войске единоначалия: одни сотники держали сторону Челяднина, другие – Булгакова… Наконец, затащив нас к какому-то болоту, гетман дал согласие на сражение. Не скрою, к пану Острожскому наши относились с уважением: хоть он и враг нам считался, а все-таки как будто и свой, все-таки нашей был, русской веры. Говорили даже, будто он из старых русских князей. Может, оно и неправда, зато твердо знаю: вояка он был отменный, сам был трезв и в войске умел дисциплину держать. У нас же хуже и хуже: дисциплина падала, приказы князей противоречили один другому, а потому не могли быть выполнимы. Единственное, в чем сходились Челяднин и Булгаков, так это в желании драться. Обоим не терпелось поскорей отправить радостное донесение царю, ибо оба были уверены в победе. Это их неистовое желание выслужиться и погубило наше войско. Гетман явно задумал какую-то каверзу, иначе зачем ему было соглашаться на драку? Все знали, какой он выдумщик, а потому в глубине души не обрадовались его согласию. Возликовали лишь наши князья…
Поле, где решились устроить сечу, с одной стороны было окружено лесом, а с другой – болотом. В то утро, когда на нем выстроились друг против друга оба войска, первыми начали наступление литвины. Константин Иванович вскинул булаву и сам повел в атаку конницу. Его воины, подобно стае громадных хищных птиц, стремительно пронеслись по полю и врезались в скопище наших. Началась сеча, в которой гетман был одной из самых заметных фигур. Поначалу ему как будто сопутствовала удача, но вдруг, выбравшись на свободное место, он неожиданно приказал своим, чтобы те начали отступление. Тут бы и поосторожничать царевым приспешникам, догадаться, что хитрец что-то задумал. Да где там! Верно говорят: коль нет ума, сила не поможет. Вместо того чтобы охладить своих, выждать, Челяднин и Булгаков достали свои сабли и с криками радости первые устремились за конниками Острожского. Засвистели наши, заулюлюкали, пошли плотной стеной за отступающим врагом. Откуда им было знать, что идут они на верную гибель…
Когда
