материалов и с новой начинкой. Он бережно восстановил все газоны, цветники и клумбы, освежил летний домик, а единственной новой постройкой стал гараж. Новый хозяин жил тихо и незаметно до тех пор, пока страну не залихорадило от неожиданных перемен. Тут Леонид Леопольдович проявил недюжинный энтузиазм: он стал одним из столпов только зародившегося кооперативного движения, учредил какую-то биржу и основал какой-то банк. За несколько лет его благосостояние выросло до невиданных, по меркам нищающих обитателей профессорского кооператива размеров. Занятый своими бесконечными делами Линдэ теперь появлялся на даче редко, в основном по выходным, чтобы отдохнуть на природе в компании друзей, но однажды произошло что-то непредвиденное. В ту пятницу в середине девяностых он приехал на дачу только с женой и охраной и из-за грозы весь вечер просидел в доме. А когда небо, наконец, успокоилось, на даче поднялась невероятная суматоха: во всех комнатах зажегся свет; послышались крики, топот, и ругань, женский плач и мужской мат; во двор высыпали охранники и через несколько минут три мощных внедорожника, режа фарами плотный мрак июльской ночи, рванули от поселка к шоссе, чтобы никогда больше не возвращаться назад. С этого момента Линдэ исчез: он больше не мелькал на телеэкране, о нём не писали больше в газетах, он перестал публично существовать и про него скоро забыли. А дом, наглухо закрытый ставнями, стоял, дряхлея и линяя, и ни одна живая душа за десять лет не переступила его порога. Но сегодня на рассвете, собираясь в огород, Саша по привычке выглянул в восточное окно и неожиданно увидел посреди соседского участка маленький белый джип, неловко въехавший в одичавшую цветочную клумбу.
Поставив корзинки с ягодами в холодильник, Саша поднялся в мансарду и снова подошел к восточному окну. За три часа ничего не изменилось: заброшенный дом был, как всегда тих и безмолвен, а белый джип с пузатыми боками, похожий сверху на гигантский гриб-дождевик, прорастал среди буйной зелени на прежнем месте. Саша взглянул на часы, зевнул и, не раздеваясь, лег на старую пружинистую кушетку, стоявшую возле окна.
***
Ровно в полдень по всему дому начался перезвон. Сначала тонкими мелодичными колокольчиками зазвенели каминные часы в обсерватории, потом тяжёлым басом ухнули на первом этаже напольные часы Муромской, следом за ними прокурено захрипел старый будильник в западной комнате мансарды, и, наконец, невидимым молоточком-метрономом размеренно застучал мобильный телефон, лежащий на подоконнике. Открыв глаза, Саша с минуту неподвижно лежал, глядя в потолок, потом встал, закурил и подошел к окну. Впервые за десять лет соседний дом изменил свой уныло-заброшенный вид. Распахнутые настежь входные двери, чисто вымытые окна второго этажа и полукруглое чердачное окошко, казалось, приглашали зайти в гости, и, даже остававшиеся всё ещё наглухо задраенными тяжелыми ставнями, нижние окна не могли
