не существовало, поскольку панк демонтировал понятия культурной аутентичности в той же степени, что и уверенность в культурной принадлежности.
Энергия в пределах панка фиксировалась ранее на немалой доле негатива, насилия, в той или иной степени была частым и переменчивым аспектом этой музыкальной формы. Как хорошо выражают многие голоса в этой книге, это было полной и стихийной неугомонностью посреди того, что, как однажды заявил У. Х. Оден, было «полной скукой», и это сделало панк столь запоминающимся – и, обладая способностью не тускнеть со временем, он еще себя проявит.
Вступление
Панк изменил все.
Не только наши шмотки.
Наши жизни.
Каждый пришел в панк по разным причинам, и все, кто ушел, унесли с собой собственные версии событий. А мы, остальные, остались там, до сих пор горя ярким пламенем революционного вдохновения.
До панка мы были поколением, ожидающим саундтрека. Шестидесятые висели над всем, партия, о которой все слышали, но куда никто не мог попасть. В начале шестидесятых было немало хорошей музыки, однако нам хотелось чего-то своего.
Наблюдать, выпучив глаза, за шустрым глэмом начала семидесятых на бесконечном фрик-шоу под названием Top Of The Pops было одним делом, но делать собственную музыку казалось абсолютно нереальным. Лишь рок-звезды из космоса делали это, или эти забавные ребятишки, с которыми никто не разговаривал и которые ошивались в школьных музыкальных классах.
Расти в Блэкпуле в шестидесятые значило расти снаружи, заглядывая внутрь. Неряшливый городишко у моря уже ржавел после славных деньков пятидесятых. Мы ходили на могучих Tangerines (футбольный клуб Блэкпула) и шли домой разочарованные. Мы чувствовали себя так, словно находимся в миллионе миль от центра мира в нашем продуваемом ветрами, безопасном европейском доме. А потом рванул панк-рок, словно какая-то чертова молния.
Панк-рок был культурной войной. Ты либо был в автобусе, либо вне его.
1975 год был скучным.
1976-й был ненамного лучше. Жизнь в качестве клиента социальных служб лежала передо мной, и я не собирался с этим мириться. Я должен был вырваться. Я не хотел какой-то дерьмовой работы. Мне было плевать на университет.
Я увидел фотографии панк-рокеров в газете и тут же понял, какова их музыка. Никогда музыка и шмотки не ассоциировались настолько хорошо. Жизнь не для того, чтобы существовать, она для того, чтобы мчать со скоростью 100 миль в час. Однако жить в середине шестидесятых в городке, где постоянно идут дожди, было похоже на жизнь в черно-белом фильме, а мне необходимы были цвет и бегство.
И тогда, тусуясь на катке, куда я ходил в возрасте пятнадцати лет, в 1976 году, я услышал «Anarchy in the U.K.». Это было откровением: грохочущая стена звука во вступлении и самый потрясающий вокал, который я когда-либо слышал. Кого волнует, что Джон Лайдон теперь чертовски циничен,
