хватает веры в нас – чтобы прорываться сквозь нами построенные баррикады, блокировки, отговорки – и доставать из-под завалов в нашей душе ту искорку Его Царства, благодаря которой душа все еще теплится.
Насколько бы изменилась наша жизнь в семьях, если бы мы почаще вспоминали об этой Божьей кухне – и не стояли бы надзирателями над делами других, а лишь молча, про себя, молили бы нашего Главного Повара – Господа Бога – вразумить, помочь, вдохновить – и исправить!
Самый главный звук
Ночью спалось плохо. Местами она проваливалась в сон – но быстро просыпалась. То, что она услышала вчера в кабинете онколога, выбивало почву из-под ног. Он-то, этот все еще очаровательный Сема, он-то чем провинился? Нет, она даже не плакала. В ее душе застрял плотный ватный комок и не давал крику вырваться наружу. Мир перевернулся и стал на ребро. Тонкое и крайне неустойчивое. С риском рухнуть и рассыпаться в прах. Поспишь тут, как же!
Измученная и опустошенная, она надела тапочки и пошла умыться. Надо выйти на воздух, прогуляться, пока дети еще крепко спят.
В Измайловском парке царил покой. Еще было слишком рано для дворников, а только что поднявшееся из-за горизонта солнце уже ласково окрашивало один за другим дерева, и макушки елей то там, то здесь вспыхивали горящими в солнечных лучах свечами. Она поймала себя на том, что загляделась этим волшебным зрелищем, и ее чуть-чуть отпустило. Глубоко вздохнув, она побрела по дорожке. В приоткрывшуюся щелочку души потянулся кислород вечности – и душа заголосила: «Господи, я Тебя не понимаю. Чего Ты от меня хочешь? Что я делаю не так? Зачем Ты меня так наказываешь? Я же знаю, что Ты не злой. Но это очень жестоко, понимаешь? Он же совсем еще малыш! Господи, куда Ты исчез? Где Ты, отзовись!»…
Сколько потом шла в полном молчании, вслушиваясь в эту щебечущую тишину раннего утра, она не знала. Вдруг ей показалось, что включили какую-то трансляцию. Она огляделась, но никаких колонок на фонарных столбах не обнаружила. «Как странно! Неужели в такую рань кто-то уже на работе?» – подумала она. Звук был необычайно приятный, без всяких слов, мягкий, ненавязчивый, тихий и какой-то неопределенный, но чем внимательнее она в него вслушивалась, тем он становился яснее и различимее. Он словно вбирал в себя все звуки утра: эти голоса птиц, шелест кроссовок об асфальт, шуршание юной листвы – как будто сами по себе эти звуки были всего лишь прелюдией к чему-то несоизмеримо более важному и прекрасному. Она остановилась и замерла, боясь неловким движением разрушить эту невесть откуда взявшуюся хрустальную гармонию бытия. Ей ли, двадцать лет играющей в оркестре, не знать, как мимолетны и неустойчивы эти мгновения, когда тебя окутывает музыка и ты уже не понимаешь, где ты – то ли на земле, то ли уже над землею. Но этот звук, который она слышала сейчас, был чем-то совершенно другим. Это был Звук с большой буквы, какой-то Первозвук, Пра-звук – по сравнению с которым даже самые любимые ее симфонии
