лишь в «опасные» дни, 10 раз в месяц; в остальное время она желаний не испытывала, а уступив, раскрывала тело, так и не желавшее ничего. Жена хотела лишь поскорее забеременеть, а Андрианов того не хотел. Ну не совсем, конечно, не хотел: как любой нормальный мужчина, в детях он видел лишь необходимое зло, с которым рано или поздно приходилось мириться, но все-таки лучше позже, чем раньше. Он не насытился женщиной сам… и наивно полагал, что сумеет разбудить в жене ответ.
Хотя ответа не стоило ждать почти сразу.
Поженились Юра и Наташа зимой, а 1-м летом их брака, через полгода семейной жизни все уже пошло как-то не так.
Он был молодым специалистом, имеющим отпуск осенью и колхоз – летом, а она работала школьной учительницей и оказалась свободной.
Но вместо того, чтобы это время отдать молодому мужу, жить с ним рядом, одеваясь лишь для выхода из дому: благо Андриановская мама, тоже преподаватель, но университетский, на все лето уехала отдыхать в любимый город Пярну Эстонской ССР – уехала из города сама.
Точнее, уплыла на пароходе, по Каме и Волге до Астрахани и обратно, на полтора месяца. Со своей матерью и еще какими-то женщинами с тещиной работы.
А он так страдал от Наташиного отсутствия, что – никогда не быв в армии – завел себе «дембельский» календарь, в котором отмечал каждый прожитый день, отделяющий его от заветного дня ее возвращения. Ставил крестики, поскольку каждый день, прожитый без жены, стоило именно вычеркнуть из жизни.
Жена вернулась счастливой и посвежевшей; между широкими лентами над обрезом ее цветастого сарафана ключицы ее сияли, как свежее яблоко – перерезанное не только что, успевшее покрыться легкой ржавчиной загара. Встретив ее в речном порту, всю дорогу он трясся от желания, сорвал этот сарафан и добрался к яблокам, не успевшим загореть, прямо в прихожей. Посадил жену на тумбочку для перчаток, схватился за ее бархатистые коленки, пытался проглотить ее грудь, а она отбивалась и пыталась спрыгнуть, говорила, что хочет вымыться и спать.
Сейчас вспоминать о том в свете слишком поздно пришедшего понимания было донельзя больно.
Стоило лучше вернуться к мыслям о том самом списке, сорвать целую лавину женщин, прошедших через его жизнь.
Их было больше, чем достаточно, а выпитый коньяк развязал все узелки памяти.
Он уже не хотел сопротивляться хлынувшему потоку имен.
* * *
Систему стоило создать хотя бы для того, чтобы увековечить – пусть и неизвестно с какой целью – одну из них, 30-летнюю Оксану.
Она была бледной, как спирохета, и такой же въедливой. Ходила обычно черт знает в чем, но когда однажды, уже трудно сказать по какой причине, Юрий Иванович пригласил ее к себе домой, и всего лишь увидел ее бедра, когда она снимала в передней сапоги, то понял, что умрет, если не будет ею обладать.
Желание обладать не угасло и после того,
