себя красоткой. Щедро наливаю состав в одноразовую миску и отделяю прядь на челке. Нет, маловата. Надо побольше, а то незаметно будет.
Я пыхчу и задыхаюсь от едкого запаха, и спустя десять минут почти вся моя голова покрыта вязкой кашей. Я слегка увлеклась сначала челкой, а потом и остальными волосами – не выделяться же им. Окрашенные прядки падают на остальные волосы и пачкают их. Поэтому я принимаю единственно правильное решение: красить будем все! Пусть будут чуть светлее, никто даже не заметит. Покончив с головой, я мою руки, и в ожидании чуда смотрю на себя в зеркало. Корни на челке уже начали светлеть. Я несколько раз подпрыгиваю на месте. Не спрашивайте зачем.
Как я раньше не догадалась до этого, сразу бы пошла в школу блондинкой, и никто бы не знал, что на самом деле эталон мышиного цвета – это мой родной волос. Подержу еще немного. Я почти бью воздух кулаками от того, что вижу результат стараний. Мне не терпится все смыть, но в инструкции сказано 30 минут. Сказано – сделано. Еще несколько минут и голова под кран. Кожу жутко жжет. Но, как говорится, красота требует жертв. Стоя с опущенной головой и поливая свои обновленные волосы, замечаю, что эффект несколько иной. Те волосы, которые мне видно, окрасились в какой угодно цвет, только не в любимый мужчинами блондинистый. К тому же на дне ванны остается подозрительно много волос. Намного больше, чем положенные сто…
Боже мой!
Боже мой!
Боже, Боже мой!
Мааааама. Что делать? Вот дура, что натворила!
На меня из зеркала враждебно смотрело странное чучело с, по крайней мере, тремя неестественными цветами на голове. Я замечаю рыжеватый, пегий и соломенно-желтый и все это великолепие переливается от корней к кончикам Настоящая радуга. Из ванны выйти страшно. Надо посушить феном, может, все не так плохо…
Все плохо. Еще хуже. Волосы высохли и стали торчать в разные стороны. Меня ударила шаровая молния!
Я закрываю лицо руками и надеюсь увидеть себя прежнюю, когда уберу их.
Постояв еще минуты три у зеркала и окончательно изведя себя, решаюсь выйти. Хоть бы папа не попался на пути. Надо быстро пойти завязать платок. Я на цыпочках пробираюсь по коридору к себе в комнату. Закрываю дверь и выдыхаю. Но рано. На кресле за моим письменным столом с выпученными глазами сидит папа и явно сдерживает смех.
– Gorda… – В переводе с испанского это означает «толстушка». Но я не обижаюсь, в Аргентине все близкие люди так зовут друг друга. Тем более я скорее похожа на треску, чем на толстушку.
Я стыдливо прячу глаза. Лучше бы мама была тут.
– Мама видела твоя красота?
Вообще у меня папа говорит на трех языках. Испанском, его родном, английском – по началу они с мамой общались только на нем; и на плохом русском – за семнадцать лет, что он тут провел, падежи для него не стали понятнее. Хотя, словарным запасом он обладает обширным.
Я мотаю головой, если произнесу хоть полслова, разревусь как белуга.
