крошки! Сделает частью себя. Ей хотелось завладеть и рисом, и бобами, и самой тарелкой. Мелькнула даже мысль как-нибудь спрятать тарелку и забрать с собой в тюрьму. Ее подташнивало от голода, от собственной дерзости, от перспективы наконец поесть, от страха быть застигнутой за миг до того, как она протянет руку к тарелке – к сокровищу, в этот миг драгоценному, как сама жизнь. Упираясь локтями в пол, она старалась ползти быстрее.
Рис был засохший, холодный: сухие рисинки царапали глотку; ничем не лучше того, чем кормили в тюрьме. Но Азар продолжала есть, торопливо и жадно, хватая рис и бобы руками и засовывая в рот, с трудом пережевывая, не ощущая вкуса. Ела так, словно в любой момент еда может исчезнуть, испариться – и она вновь вернется в реальность, где ничего ей не принадлежит. Так и было: в любой миг могла войти Сестра и отобрать тарелку. Однако эти драгоценные секунды принадлежали Азар. В эти секунды она по-настоящему жила.
Женщина-врач в белом халате улыбнулась Азар, проверяя ее кровяное давление. Лицо у нее было круглое, добродушное, и странно выглядели на нем темные синяки под глазами. Сестра стояла по другую сторону кровати; кажется, ей совершенно не мешала черная чадра. Да и никому из них не мешала. Никому из Сестер. Все они ходили, жестикулировали, разносили по камерам обед, отпирали и запирали двери, надевали на заключенных и снимали наручники, завязывали глаза так легко и ловко, словно не было на свете одежды удобнее этих тяжелых слоев ткани, обвивающих тело крыльями летучей мыши. Много раз Азар хотела спросить Сестру о своей дочери – и много раз останавливала себя. Заметив ее волнение и радость, Сестра может отказаться принести ей ребенка – просто так, чтобы помучить. Азар придется быть послушной, быть терпеливой.
– Внутри разрывы, могла попасть инфекция, – проговорила женщина-врач, снимая с руки Азар аппарат для измерения давления. – Придется оставить ее здесь на два дня, не меньше.
Сестра смерила врача взглядом с ног до головы, явно стараясь выглядеть «начальницей». Получилось так себе. Слишком ясно в глазах Сестры, в складке ее толстых губ, в нечастой улыбке, обнажавшей отсутствие переднего зуба, просвечивала провинциальность. Бедная, пыльная деревушка в глуши, ленивые послеобеденные сплетни соседок, мальчишки, в пыли гоняющие мяч, мечты о цветном телевизоре. Образование не выше пяти классов. Но эта деревенская баба сделалась королевой революции, распростерла свою черную чадру над городом. И училась гордиться бедностью и невежеством – так же, как уже научилась гордиться чадрой.
– У нас есть все, что нужно, – холодно и безапелляционно ответила Сестра. – Мы о ней позаботимся.
Азар протянула под одеялом иссохшую руку, нащупала ногу врача и ущипнула, что было сил.
– Необходимо уничтожить бактерии у нее внутри, – ответила врач, глядя Сестре в лицо. Щипка она словно не заметила. – Потребуется несколько дней.
– У нас тоже все есть. Врачи. Больница.
